— Ну и как там, батюшка?
— Чудно. Лавки, как в избе. Перед Господом сидят, кто как. Срам, зато удобно. Удобств ищут во всём, даже в вере — тело свое потешить. Даже перед Богом не соромно.
— А иконы есть?
— Иконы, как картинки, красота — да не та! Богородицу нашу, Свет наш, Правды вместилище — чтут. Не скажу ничего — чтут. Везде ей молятся и почитают. Матка Бозка по-ихнему. Ну да ладно, Бог им судья. Что нам ляхи? Век бы их не видать, пся крэв.[26] Придут — будем биться.
— Тятя, никому тебя не отдам! — притулилась щекой, уткнулась носом в отцовское плечо, затрепетала. Страшная правда предстоящей опасности обожгла. Вот он, отец, рядом, сильный, красивый — счастье то, какое! Древом от него пахнет, свежей стружкой, хлебом. И запах войны и горя она помнит. Горький запах сожжённых домов, сухаря из мякины, крови и сладковатый запах трупов, сваленных у деревни. Короткий миг счастья на Руси, когда вот так можно притулиться[27] к плечу. Нюша своим маленьким сердцем почувствовала эту исконную бабью тревогу и боль. Андрей понял, погладил мозолистой широкой ладонью по русым волосам, задумался:
— Есть счастье у него в жизни — дочка. Есть ремесло в руках — кормит, есть помощник добрый — Егорша. Есть село его, где родился и пригодился с могилами отцов и дедов. Есть монастырь. Есть Бог в сердце. Что еще у Него просить? Совестно. Разве только, чтобы ляхов отвел от села? Совестно. От одного села отведет, а рядом? Все рядом православные. Всем миром надо, иначе не сдюжишь. Вот стена будет в Смоленске, говорят — сила. Стена всегда сила. Может и побоятся. А главная — молитва и защита Богородицы. Покров ее над Русью. Им и спасёмся…
— Ну, Нюша, пора, некогда сидеть. А песню эту не забывай. Мамкина песня. Денег за купель выручим, а потом, глядишь, на ярмарку. Что купить тебе в Смоленске?
— Вощаницу[28] новую.
— Добро! Может гребень какой, колты[29] или бусы?
— Купи мне, тятя, зендяни лазоревой[30] на сарафан. Домаша обещалась сшить. А бусы у меня мамкины, ожерелье, что ты от ляхов ей привез в подарок, оно у меня — самое любимое, и другого не надо мне, тятя.
— Да ты, Нюша, заневестилась у меня, а я и не приметил.
— Вот еще! Скажешь тоже, — Нюша залилась пунцовой краской.
Отец встал:
— То, что ожерелье мамкино бережешь — правильно. Я его у ляха выменял, ювелирных дел мастера. Самоцветов у него было — невиданных. Только мне в глаза это бросилось сразу. Червоное как рябина наша на снегу полыхало. Лях за него уцепился: дрога, пан, ну дорого значит, каменья не обычные самоцветы, а со дна моря, не достать у нас. Только мне было все равно, шибко оно красивое было. Настя его любила, только по святам
