— Сколько я говорил с ним, просил… — глухо произнес Людвиг.
— А что от этого толку? И из-за него ты оставил мысль о поездке в Вену, к Моцарту!
Людвиг сверкнул глазами:
— Нет, не оставил! Я поеду в Вену, как только смогу!
— Но ты не сможешь покуда будет вот такое. — Нефе снова кивнул в сторону двора. — После обеда приходи к нам. Напишем просьбу.
— Нет, нет, — испугался Людвиг.
— Когда-то это должно произойти! Ты топчешься на месте, тебе только кажется, что ты идешь вперед. Ты что, решил навеки оставаться слугой его светлости? Я жду тебя к пяти часам. А если не придешь, можешь навсегда забыть дорогу в мой дом!
Нефе надел шляпу и вышел не простившись.
В конце дня Людвиг сидел за столом в комнате Нефе и беспокойно вертел в руках перо. Перед ним лежал чистый лист бумаги. А маэстро шагал по комнате молча, разгневанный. Этот упрямец отказывается до последней минуты!
— Пиши, что я тебе буду диктовать, дома перепишешь начисто.
Он снова прошелся по комнате и начал диктовать:
— «Его высокородному Высочеству, наидостойнейшему архиепископу…» Тьфу!
— Этотоже писать? — прозвучало насмешливо.
— Пожалуй! — крикнул Нефе. — Не могу представить, как может разумный человек терпеть такую отвратительную лесть! Пиши дальше: «… наидостойнейшему архиепископу и курфюрсту святой Римской империи, нашему наимилостивейшему духовному отцу и владетелю…» Тьфу, трижды тьфу! Как я ненавижу всякую лесть! Да еще если человек, наползавшись на брюхе, получает в результате ответ: «В вашей просьбе отказано»!
— Зачем же мы тогда пишем?
— Затем, что твою просьбу курфюрст не отвергнет. Последний лакей в княжеском дворе понимает, что она серьезна и разумна. Так продолжаем: «…Преданный придворный музыкант Вашего княжеского Высочества Людвиг ван Бетховен позволяет себе покорнейше просить…»
Перо скрипело. Пишущий все вздыхал. И когда дошли до просьбы, чтобы, помимо выплаты семье половины сохраненного Иоганну Бетховену жалованья, дать ему указание о том, чтобы он выехал для проживания в окрестности Бонна, Людвиг поставил перо в чернильницу и закрыл лицо руками:
— Маэстро, я не могу!
— А я могу, — твердо произнес Нефе, схватил перо и быстро вписал роковые строки. — Вечером все это перепишешь как можно красивее, а завтра передашь в канцелярию!..
Дома Людвиг пережил еще тяжелые мгновения, обсуждая все это с отцом. Он считал нечестным так поступать с ним. Прошение к курфюрсту не стал показывать, но рассказал о его содержании. Опустившийся княжеский тенорист смотрел на сына непонимающе, как будто его мозг от непрестанного пьянства окончательно иссох.
