– Неудивительно, что меня прозвали Долбоебом.
– Тебе подходит.
– Я знаю.
– Так тебя и похоронят, Долбоебом.
– Я и не спорю. Я то же самое говорю.
А может, это случилось не тогда, когда пошел снег. Может, это когда мы спали в пикапе, я повернулся и раздавил зайчат. Не в этом дело. Что мне важно помнить, так это то, как ранним утром снег на лобовом стекле растаял и меня разбудил яркий свет. Всюду был туман, на солнце он становился резким и странным. Я еще не знал о зайчатах или уже забыл про них и абсолютно ни о чем не думал. Я ощущал красоту этого утра. Я понимал в тот момент, как тонущий может почувствовать внезапно, что утоляет сильную жажду. Или как раб может подружиться с хозяином. Джорджи спал, опустив голову на руль.
Снег на динамиках кинотеатра выглядел так, как будто они расцвели пышным белым цветом – нет, они цвели всегда, снег просто сделал это видимым. На пастбище за оградой стоял лось с важным и глуповатым видом. Койот протрусил через пастбище и скрылся среди деревьев.
Мы вернулись в больницу вовремя и продолжили работать, как будто ничего не прекращалось и мы никуда не уезжали.
«Господь мой, – сказали по громкой связи, – пастырь мой». Мы слышали это каждый вечер, больница была католическая. «Отче наш, сущий на небесах…» и так далее.
– Точно, точно, – сказала сестра.
Терренса Уэбера, человека с ножом в голове, отпустили после ужина. Его оставляли на ночь и дали ему повязку на глаз – ни в том, ни в другом он на самом деле не нуждался.
Он зашел к нам в отделение, чтобы попрощаться.
– От таблеток, которые мне дали, все теперь противное на вкус.
– Могло быть хуже, – заметила сестра.
– Даже язык.
– Это чудо, что вы не ослепли или по крайней мере не умерли, – напомнила она ему.
Он узнал меня и улыбнулся в знак приветствия.
– Я подглядывал за нашей соседкой, когда она загорала. Вот жена и решила меня ослепить.
Он пожал руку Джорджи. Джорджи его не узнал.
– А ты еще кто такой? – спросил он у Терренса Уэбера.
За несколько часов до этого Джорджи сказал одну вещь, которая внезапно и полностью объяснила мне, в чем между нами разница. Мы возвращались в город по Олд-хайвей, сквозь монотонность равнины. Мы подобрали парня, который голосовал на дороге, моего знакомого. Мы притормозили, и он медленно забрался к нам в пикап, он как будто выбирался не из поля, а из жерла вулкана. Его звали Харди. Он выглядел даже хуже, чем, скорее всего, выглядели мы.
– Мы заблудились и спали в машине, – сказал я Харди.
