– Что она делает? – вот все, что я смог сказать, хотя было очевидно, что она летит.
– Прекрасный вид, – сказал Уэйн.
На обратном пути Уэйн попросил меня сделать крюк и поехать по Олд-хайвей. Он сказал мне остановиться у покосившегося дома, который стоял на поросшем травой холме.
– Я всего на пару минут, – сказал он. – Хочешь со мной зайти?
– Кто здесь живет?
– Пойдем, увидишь.
Мы поднялись на крыльцо, и Уэйн постучал – казалось, никого не было дома. Но он не стал стучать еще, прошло три минуты и дверь открыла женщина, худощавая и рыжеволосая, на ней было платье в мелкий цветочек. Она не улыбнулась нам.
– Привет, – вот все, что она сказала.
– Можно нам зайти? – спросил Уэйн.
– Давайте я выйду на крыльцо, – сказала она, прошла мимо нас и встала, глядя в поле.
Я ждал на другом конце крыльца, облокотившись на перила, и не слушал их разговор. Я не знаю, что они сказали друг другу. Она сошла с крыльца, Уэйн пошел за ней. Он стоял, обняв себя руками, и говорил глядя в землю. Ветер поднимал и ронял ее длинные рыжие волосы. Ей было около сорока, она была красива бескровной водянистой красотой. Я подумал, что это Уэйн был тем штормом, который выбросил ее сюда.
Через минуту он сказал мне:
– Поехали.
Он сел за руль и завел мотор – для этого не нужен был ключ.
Я сошел с крыльца и сел на переднее сиденье, рядом с ним.
Он смотрел на нее через лобовое стекло. Она еще не ушла обратно в дом и вообще не пошевелилась.
– Это моя жена, – сказал он, как будто это не было ясно и так.
Я повернулся назад и рассматривал жену Уэйна, пока мы отъезжали.
Есть ли слова для этих полей? Она стояла посреди них словно на высокой горе, ветер разбрасывал в стороны ее рыжие волосы, вокруг нее лежали плоские, прибитые серо-зеленые равнины, и все травы Айовы свистели одну ноту.
Я знал, кто она.
– Это ведь она была, да? – сказал я.
Уэйн молчал.
Я даже не сомневался. Это она летела над рекой. Насколько я мог понять, я оказался в чем-то вроде сна Уэйна о его жене и доме. Но я не стал ничего больше говорить.
Потому что, как бы там ни было, мало-помалу этот день становился одним из лучших дней в моей жизни, был он чьим-то сном или нет. Мы сдали меди на двадцать восемь долларов – каждый – на свалке на окраине города, у поблескивающих железнодорожных путей, и поехали обратно в «Вайн».
И конечно, в тот вечер нам наливала девушка, чье имя я не могу вспомнить. Но я помню, как она наливала. Она удваивала наши деньги. Она явно не помогала хозяину бара разбогатеть. Надо ли говорить, что мы ее боготворили.
