– Я угощаю, – сказал я.
– Ни черта подобного, – сказал Уэйн.
– Да брось.
– Это, – сказал Уэйн, – мое жертвоприношение.
Жертвоприношение? Где он взял-то это слово, жертвоприношение? Никогда ничего такого не слышал.
Однажды я видел, как Уэйн посмотрел через покерный стол на – я не преувеличиваю – самого большого и самого черного парня в Айове и обвинил его в том, что тот смухлевал, просто потому, что он, Уэйн, был немного раздосадован тем, какие ему достались карты. Вот как я понимал жертву – пренебречь собой, отказаться от своего тела. Черный парень встал и обхватил горлышко пивной бутылки. Он был выше всех, кто когда-либо заходил в этот бар.
– Давай выйдем, – сказал Уэйн.
– Мы не в школе.
– Что это вообще, блин, на хрен значит?
– Я не собираюсь выходить куда-то, как школьник. Если хочешь попробовать, давай разберемся здесь и сейчас.
– Здесь не место для таких дел, – сказал Уэйн, – здесь женщины, дети, собаки, калеки.
– Блин, да ты просто напился.
– Да насрать, – сказал Уэйн. – Ты для меня не страшней пердежа в бумажном пакете.
Огромный парень, который легко мог его убить, ничего не сказал.
– Сейчас я сяду, – сказал Уэйн, – и буду играть, и пошел ты.
Парень покачал головой. И тоже сел. Это было удивительно. Он мог протянуть руку и, сжав пальцы на две-три секунды, раздавить череп Уэйна как яйцо.
А потом было одно из этих мгновений. Я помню одно такое, мне тогда было восемнадцать и мы валялись днем в кровати с моей первой женой, мы тогда еще не были женаты. Наши голые тела начали светиться, а воздух стал такого странного цвета, что я подумал, что жизнь покидает меня, и всеми фибрами и клетками своего молодого тела я хотел ее удержать, сделать еще один вдох. Моя голова разрывалась от грохота, я поднялся и пошатываясь открыл дверь в то, чего никогда не увижу снова: где теперь мои женщины с их ласковыми влажными словами и привычками, где дивные ядра града, хлопающиеся в зеленую прозрачность лужаек?
Мы оделись, она и я, и вышли в город, по щиколотку засыпанный белыми, легкими камнями. На это, наверное, похоже рождение.
Это мгновение в баре, после того как едва не произошла драка, было похоже на зеленую тишину после града. Кто-то угощал всех выпивкой. Карты лежали на столе, рубашкой вниз, рубашкой вверх, и как будто предсказывали: что бы мы друг другу ни сделали, это смоет алкоголь и оправдают грустные песни.
Уэйн был частью этого.
«Вайн» был похож на вагон-ресторан, который каким-то образом сам сошел с рельс в болото времени – ждать ударов чугунного шара. И удары уже слышались рядом. Из-за реновации они рвали на части и выбрасывали на свалку весь центр.
