Мученическая кровь смыла бы с него грех предательства, явным образом явила бы их примирение со Христом, спасла его душу; у нас было бы одним апостолом и одной поразительной историей покаяния больше — и вот этим текстом меньше. Я считаю, отличный размен.
Но Иуда слишком рано приходит в себя, чтобы пойти к месту казни. Христа только-только отвели к Пилату, что там дальше будет — еще никому не ясно, а жить все невыносимее с каждой минутой. Он просто не сможет спокойно дождаться казни, рехнется раньше. Да и опять же, терпеливо ждать, чтобы пойти ко Кресту, пусть даже ища мученической смерти, — это слишком эгоистичный расчет.
Не может он никуда пойти после Гефсимании. И покаяться тоже не может.
Молитва его да будет в грех
«…Только обратись к Нему с плачем и тотчас преклонишь Его на милость к тебе» >[69].
Если понимать под покаянием не только метанойю, перемену ума к совершенному греху — этого у Искариота довольно, — но и слезную мольбу к Богу о милости и помощи, то да, надо признать: Иуда не покаялся.
«…Нет невозможности раскаяться и к Богу обратиться даже и дошедшему до последнего предела зла» >[70].
Вот ловушка: раскаяться ты можешь, а к Богу в таком положении не обратишься. Христос тебе предельно нужен — и предельно недостижим. Хорошо, ты почему-то вынырнул с той глубины, на которую утопил себя, хотя это казалось невозможным, — но тщетно, потому что ты не можешь вдохнуть воздух и все равно задыхаешься даже на поверхности. И от этого еще страшнее и безнадежнее: вот небо, вот жизнь, но ни глотка воздуха не войдет в твои легкие, ты умрешь.
Да, по сравнению с тем, что было в Гефсимании, на рассвете Иуда «воскресает». Но это ничего для него не меняет: воскресение его не в жизнь, а в смерть. Он не может обратиться с мольбой к живому Христу, а без этого раскаяние его не спасительно.
Если бы не была пройдена крайняя точка — сознательного убийства Сына Божьего, предельного богохульства, — то покаяние было бы возможно.
Но невозможно просить за себя Того, Кого ты убил, и плакать о себе Богу, убив Бога.
Если только Сам Господь не протянет тебе руки, желая твоего спасения вопреки всему и ободряя тебя раньше, чем осмелишься попросить. Прощая раньше, чем ты рот откроешь, если уж без обиняков. Помнишь тот протянутый кусок хлеба?
Помнишь, как ты его выкинул?
Этот путь для тебя закрыт с тех пор, как ты вышел прочь из Сионской горницы: нет у вас возможности личной встречи, не может Иисус тебя обнять, а ты — разрыдаться у Него на плече.
