А во-вторых, Иисус не ставит Чашу на стол и не говорит: ешьте и пейте из нее только те, кто не знает за собой тяжелого греха. Он не отдает этот вопрос на откуп апостольской совести: мол, подумайте, взвесьте и оцените свое душевное состояние и решите, можете ли вы приступить, а ты, Иуда, подумай дважды. Христос совершенно ясно говорит: ешьте и пейте от нее ВСЕ. Он не делает различия между чистыми и нечистым. «Поступайте, как Я говорю».
Если бы причастие Иуды было в суд и осуждение, то этими словами Христос загнал бы его в ловушку погибели: причаститься — грех, однако и не исполнить Его слова, воспротивиться Его ясно выраженной воле — тоже грех. Но Его цель — не затравить, и не зажать в угол, и не погубить ни при каком исходе; а значит, выполнение Его однозначного приказа не может быть ни в суд, ни во осуждение.
Благословив Чашу, преломив хлеб, Он Сам, Своими руками протягивает их предателю — и, учитывая, что тот сидит на самом почетном по застольным меркам месте, Иуда причащается из Его рук первым.
Если бы в душе Искариота произошел перелом именно сейчас, если бы он по-настоящему ощутил свою нечистоту и вину и отказался бы причащаться, потому что недостоин разделить хлеб и вино с Учителем… если бы взглянул на Христа с испугом пробудившейся совести и отстранил Чашу невольным жестом, это было бы именно то, чего хотел Иисус, раскаяние, которого Он так от него ждал всю Вечерю. Конечно, Он все равно причастил бы Иуду, но тогда принятые из Его рук хлеб и вино были бы Искариоту в прощение и примирение.
Но перелома не происходит. Однако просто из противоречия не взять Чашу, не взять хлеб Иуда не может — это было бы слишком демонстративно, поэтому он берет, пьет и ест. И слышит слова о предаваемом теле и проливаемой крови.
И сразу после этого Иисус дает ему самую оглушительную шестую затрещину:
Сын Человеческий идет по предназначению, но горе тому человеку, которым Он предается (Лк. 22: 22).
Лука немного смягчает, а у Матфея и у Марка это звучит просто жутко:
…горе тому человеку, которым Сын Человеческий предается: лучше было бы этому человеку не родиться (Мф. 26: 24; Мк. 14: 21).
Как еще высечь из этого сердца искру? Самой великой любовью, самым великим страхом: ты пил из Моих рук, ты ел из Моих рук, что ж ты творишь, одумайся!
Страшнее этих слов нет в Евангелии. Нигде и никогда Христос не говорит, что рожденному человеку лучше было бы вовсе никогда не быть. Это угроза отлучением от мира живых, от Своего мира. Что может быть ужаснее, чем услышать от Сына Божьего: «Сделаешь это — лучше б тебя вовсе не было»?
