Да испугайся хотя бы, наконец! Не добром, не вразумлением — так хоть страхом. Во что вас бить еще, продолжающие свое упорство? (Ис. 1: 5) Опомнись не из любви, не из стыда — хотя бы от ужаса опомнись. Вот она, пропасть, у ног разверзлась, еще движение — и полетишь туда, откуда Я тебя уже не достану.
И вот этого Иуда уже не выдерживает. Бездна кружит ему голову, страха нет, есть кураж и злоба. Сатана перепахал ему и мозги, и душу, вразумления звучат для него как угрозы, а на угрозу он отвечает дерзостью:
При сем и Иуда, предающий Его, сказал: не я ли, Равви? (Мф. 26: 25)
Вот не поперхнулся же. Вслух спрашивает, так, что его слышат все прочие. Вместо почти беззвучного, виноватым шепотом: «Помилуй, Господи…» Кстати, Господом он Его сейчас не называет, демонстративно именует Христа «Равви», в отличие от всех остальных учеников. Ты мне не Господь.
Какая насмешка над исповедью, которую так ждет от него Христос!
И невозможно глупая насмешка.
Казалось бы, предал, договорился за спиной Учителя за деньги сдать Его властям — так хотя бы сиди тихо, не лезь на рожон. Вот сейчас у Учителя лопнет терпение, Он ответит тебе громко «да», и что ты будешь делать, шутник? Тебе нужно довести дело до конца и свалить в туман. Уж ради этого можно потерпеть один вечер, не устраивать театр одного актера. Но нет. Близость Христа действует ему на нервы, одновременно раздражая до лихорадочной дрожи и раззадоривая.
Чего он хочет добиться? Смутить Его? Или хамски вызвать на прямое обличение, подначить: давай-давай, скажи? Выдержкой помериться? В любом случае, как это предельно далеко от того, что хотел бы слышать от него Христос! Еще одна рана, которую он Ему наносит, — походя, насмешливо, в который раз уже за один только вечер, отталкивая Его протянутую руку.
Ладно. Все вспомнишь утром.
Христос отвечает ему очень коротко, словно закрывает тему. Он больше не обличает — бесполезно. Оплеухами можно привести в себя обеспамятевшего, но не вусмерть пьяного вином греха. Пьяного пощечинами разве что раззадоришь.
Иисус говорит ему: ты сказал (Мф. 26: 25).
И не говорит ему больше ничего.
Но еще один жест Он обратит к нему. Самый последний, седьмой, уже без всякой угрозы и попытки обличить — одна чистая любовь будет в этом жесте, последний раз протянутая рука, свидетельство той веры в нас, которой может верить только Господь.
Один же из учеников Его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту
