Вонави-гуру давно под подозрением был, был зарегистрирован и состоял на учете в нервно-психиатрическом диспансере. И тут — надо же... Что-то мерзкое в его школе Ста сорока четырех великих арканов случилось. Что-то скверное. С девушкой-ангелом анархист один, кандидат в Иваны Грозные, да Буба, Гай Юлий Цезарь, мерзостно поступили; все вульгарно было, на чердаке: подобрали себе в компанию каких-то проходимцев, бомжей; всемером и приобщили пришелицу из миров иных к земной жизни. Ангел-девушка оклемалась и — в отделение, а уж там на всю шарагу гуру Вонави давно глаз положили. Анархиста с римским императором замели и, хотя гуру в их акции и не думал участвовать, с милицейской прямолинейностью смекнули: от него-то все и исходит. Да, он был под надежной защитой: у него была спасительная справка о том, что он состоит на учете, его даже в качестве свидетеля не допросишь. Не допросишь — не надо: за гуру в одночасье приехали, как уже приезжали однажды: «Перевозка больных» с зарешеченными окошечками, санитары в неопрятных халатах; новые санитары, а не те, которые были однажды. Но методика устоялась, и все санитары для всех недужных затвердили одно: «На футбол поедем, дорогуша! Футбол будем смотреть!» Вонави футбола терпеть не мог, почитая его, как и прочие спортивные зрелища, лишним способом выматывания людей, выжимания из них соков душевных. Но сопротивляться не стал. Успокоился как-то, собрался внутренне.
Санитары топтались в дверях, поторапливали. А бедняжка Вера Ивановна спешно складывала в хлорвиниловые пакеты пожитки: голубые кальсоны чистые, мягкие тапочки, полотенечки, мыло да покушать на первое время, огурцов неизменных, в кулечек — вареной рыбы. В санузле совмещенном схватила было флакончик одеколона, присоединить хотела к огурчикам; санитар постарше руку ее отстранил и сказал: «Не положено!» Она вскинула брови недоуменно, он лениво ей пояснил, удостоил: «Ваш-то, может, и трезвенник, не употребляет, а вообще пьют его... Пациенты наши, бывает, пьют...»
А другой санитар: «И посуда стеклянная... Осколочки, мало ли что случается...» Оставалось: зубную щетку; и опять же: пасту нельзя, из нее больные месиво химичат какое-то, тоже пьют и балдеют. А зубной порошок — дефицит, позабыли, как он и выглядит. Так, со щеткой, неизвестно зачем уложенной, да с электрической бритвой «Харьков» и уехал гуру. Успел Катю в щечку поцеловать; она вышла из кухни в ладном передничке: щи варила с убоиной. Даже хныкнул, покаянно выдавив из себя: «Ты уж меня про... прости!..» И последовал за санитарами. И назначено было ему смотреть долгий-долгий футбольный матч: «Левый край, правый край, не зевай!..»
