Долго-долго гуру в скорбном доме томился, под Москвою: Белые Столбы называется поселение, огороженное, как водится, высоченной стеной да еще и с колючей проволокой, по верху накрученной. А клевреты его, его креатура. Сироб-Боря, Яша, Буба, девушка-ангел? И Катенька, Катя?
Разбрелись кто куда. Растащила их жизнь; кто к добру и к большущей удаче приблизился, а кто — к худу. Но самое страшное — с Борей.
Нож, понятно ли?
За что, в частности, не люблю я романы, романы как жанр, так это за нож. За ножи: непременно они в романы вползают. Будто сами собою вползают, вопреки намерениям романистов: может быть, и не хотел романист, а уж непременно окажется так, что вклинится нож в его праведное сочинение, хоть во сне каком-нибудь, да непременно герою привидится.
Начал Пушкин в романе «Евгений Онегин»:
Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский...
Как схватил герой произведения Пушкина длинный нож, так его и не выпускает из рук вереница его преемников: они нож передают друг дружке, как спорстмены-спринтеры эстафетную палочку; и бегут, бегут с такой эстафетой из романа в роман. И Булгарин тут, у которого героя даже зовут Ножовым (Пушкин над такою прямолинейностью издевался, а его заклятый враг, между прочим, проницательно обозначил закономерность, коей века на полтора хватило). А затем пошло да пошло: тут и Лермонтов с «Героем нашего времени», у него разбойник Казбич Бэлу, горянку, зарезал ножом, кинжалом; Достоевский, конечно, со своим блатным Федькой из «Бесов»; «На ножах» Лескова и далее, далее — до смешных «Двенадцати стульев» Петрова и Ильфа, до Булгакова с его «Мастером и Маргаритой».
Не обходится роман без ножа. Я давно уже понял, почему же именно нож назойливо вползает в роман и зачем он там нужен: с момента возникновения своего роман противостоит эпосу, налицо здесь столкновение двух типов восприятия жизни — эпического и романного. Нож в романе — пародия на... эпический меч. Сплошь и рядом священный, заговоренный, соединенный с крестом (на изящных швейцарских карманных ножах, кстати, тоже гравируют крест: это память, сопрягающая младшего брата со старшим). И в контексте конфронтации романа и эпоса нож, конечно же, чрезвычайно значителен.
Но записки — жанр мирный. Я согласен: аморфный, но всего прежде именно мирный. К международной борьбе они никакого отношения не имеют. И, однако же, нож оказывается орудием, посягающим не только на героев моих записок, но и на сам жанр, для меня посильный: нож, он словно бы режет мои записки, норовя сообщить им хоть что-то романное. Он мелькает то здесь, то там, волоча за собою и другие элементы романа; и роман у меня как бы сам собой иногда получается: жанр, возможно, бывает сильней говорящего, пишущего. И в судьбе гуру Вонави-Иванова пробивается что-то романное.
