Мечется по демонстрационному залу петух, то на голову лошади сядет, то хряку на жирнющий хребет!
— Петушок, петушок, золотой гребешок!
— А он кукарекать умеет?
А Леонов отошел от нашей серебряной клетки. Когда он со мной перешептывался, было немного смешно: я-то в клетке, за прутьями, а он по ту сторону ходит-похаживает, то подальше отойдет, то вплотную приблизится.
В нашу сторону:
— Попрошу внимания, девушки! — И куда-то в глубь зала: — Собачек я попрошу, собачек, собачек давайте!
Отверзается люк в полу, выскакивают собаки: живой памятник опытам по физиологии.
— Кариатидочки, а знаете ли вы, где собаки бронзовые стоят?
— В Колтушах, возле Института академика Павлова, да?
— А еще? Ладно, после об этом, успеется... А сейчас... Ну-ка, Ляжкина, ну-ка, скомандуй! — И сует свою пластинку с кнопочками через прутья решетки нам.
Ляжкина — сама важность. Но пластинку берет еще неуверенно, нажимает на кнопочки осторожненько. А потом произносит — отчетливо, хотя и преодолевая волнение:
— По-про-щу зоообъект зэ-один. Зэ-один попрошу!
Ти-ши-на. Настороженно подняли благородные морды лошади, неподвижно застыл петух. Издалека глухим громом раскаты рычания доносятся.
— Это львы! — выдохнули мы в один голос.
Златогривые, с аристократическим скучающим выражением на физиях, важно шествуют львы. Один... два... четыре... восемь...
Львы на воротах
И стаи галок на крестах,—
вспоминается мне из «Евгения Онегина» — вот бы Гамлет меня похвалил!
Да, попали мы... Будто бы в книжку басен Крылова Ивана Андреича мы попали: и петух, и собаки, и коняги, а тут еще львы!
— Наши главные добытчики,— мурлычит растроганный пастырь.— Кошечки наши милые, ах вы, лапочки. Цари зверей. A-а, да что там, давайте работать, потому как у нас и цари работать должны. Аллэ, Левушка!
Лев, ближайший к Леонову, плетется к одной из стоящих вдоль стенки тумб, прыгает на нее, застывает, положивши грустную голову на лапы.
— Генка, номер второй, аллэ!
Лев поменьше прыгает на соседнюю тумбу. И еще, и еще: и уже на всех тумбах по льву.
— А теперь и лошади, ну-ка! Аллэ!
Квадрига вздымается на дыбы. Вздымается, застывает, поднявши копыта.
На наших глазах происходит чудо: львы каменеют, шерсть их, утрачивая натуральную шелковистость, становится мраморно-глянцевитой. Мертвеют гдаза. Слепые, они устремляются в необъяснимую даль. Только что на львов кони косились, ушами прядали. А теперь они рядом со львами и — ничего — успокоились.
— Атвэрдитэл?
