Пронзительно крича, беркут долго кружился, отбрасывая мрачную тень. Но все же напасть так и не отважился. Потом он улетел, а я увидел Арнувиэль. Скованная тысячью тонких золотых цепей, она сидела в глубине холодных мраморных палат и, не мигая, отрешенно смотрела в прозрачный сосуд, в котором ритмично билось ее сердце. «Арнувиэль, милая!» — буквально заходился я в крике, но из горла вылетало лишь беспомощное шипение.
Внезапно и это видение исчезло, сменившись другим. Морвель, наш капитан, тяжело ворочался в могиле. Что-то мучило его и не давало покоя. «Предал, предал, — шептал он, водя рукой по зияющей в левой стороне груди ране. — Предал, проклятый…»
Я проснулся в холодном поту, с бешено колотившимся сердцем и с облегчением подумал: сон, это всего лишь только сон. Или нет? В окно заглядывала луна, в ее безжизненном свете я заметил подвешенный в углу гамак, из которого доносился раскатистый, богатырский храп. Джон всегда спал, будто рассерженный вулкан, и ничего с этим поделать было нельзя.
Кривясь и постанывая, я с трудом добрался к окну. Крупные звезды усеяли небосклон, иногда между ними можно было заметить снующие искорки, а порой мелькали странные шарики, в падении оставляющие за собой огненный след. Засмотревшись на ночные светила, я вздрогнул от неожиданности, когда совсем рядом от оконной рамы пронеслось бесшумное нечто.
Все случилось очень быстро, но я готов был поклясться чем угодно, что отчетливо увидел ковер и восседавшего на нем сгорбленного человека. Неужели это тот, про которого упоминала нянюшка? Морли, летающий на черном ковре? Но ему-то от меня чего надо? Вроде я и не знал отродясь этого типа. Как бы то ни было, форточку я закрыл, а после лег, переместив кинжал, висевший на стене рядом с мечом, поближе, под подушку. Остаток ночи прошел спокойно.
На рассвете первые робкие лучи разбудили меня. Лентяй Джон, конечно же, еще дрых в своей «колыбели». Хотя какой он лентяй? Просто намаялся бедолага из-за меня в последнее время.
Внимание отвлекла отворившаяся дверь, в которую вошли Фин-Дари и Гробовщик, наш старший лекарь, получивший свое прозвище от любителей черного юмора Обреченного форта. Впрочем, как специалист он был всегда на высоте. Наверное, основанием для нелестного прозвища послужили его вечно мрачная физиономия и не менее вечный пессимизм.
— Очнулся? — приветствовал он меня без особой радости. — Неплохо, неплохо, хотя кто даст гарантии, что ты вновь не впадешь в бессознательное состояние? Или и того хуже — в летаргию? Раны головы — это знаешь ли, братец мой, скверная вещь.
