— Он меня знает? — Осторожно переспросила я, не уверенная, что конкретно ему было известно.
— О, да. — Доктор Кальтенбруннер кивнул не без удовольствия. — У меня очень хорошая память. Для профессии юриста это необходимо, понимаете? Так вот когда группенфюрер Мюллер назвал мне настоящее имя парня, которое они всё же установили по его отпечаткам, я подумал: «Минутку, а ведь я это имя уже где-то слышал». Но стоило мне пролистать остальные его документы, как все кусочки мозаики встали на место.
— Я всё же не до конца понимаю, герр группенфюрер…
— Его настоящее имя Адам Крамер. Звучит знакомо?
Так он знал, кем был Адам на самом деле. Вопрос оставался, а знал ли он о наших с Адамом последних и не вполне легальных аферах?
— Это имя моего бывшего партнёра по танцам. Но он иммигрировал в Соединённые Штаты четыре года назад. Как он может быть в Берлине?
— Полагаю, что он вернулся.
— Зачем бы ему возвращаться?
— У меня есть на этот счёт небольшая теория, а вот прав я или нет, мы с вами очень скоро узнаем. Идём.
* * *
Пока я шла следом за группенфюрером Кальтенбруннером сквозь лабиринт коридоров, меня едва ли не трясло внутри от одной только мысли о том, что они сделали с бедным Адамом. Но когда мы остановились у камеры, дверь которой начал открывать один из охранников, я вдруг не могла заставить себя пошевелиться и так и застыла перед ней, пока группенфюрер Кальтенбруннер не взял меня за локоть и не завёл меня внутрь.
Теперь я поняла, почему нам пришлось идти так далеко: моя камера была на самом деле предопросной, для первичного этапа следствия. Эта же, в которую мы только что вошли, была предназначена для того, чтобы вытащить всё до последнего из допрашиваемого, и инструменты, разложенные на столе, выглядели достаточно устрашающими для того, чтобы разговорить людей ещё до того, как дознаватели взялись бы за них. Не знаю, как моему храброму Адаму удалось так долго продержаться. Я наконец нашла в себе силы поднять глаза к его неподвижной фигуре в углу, всё ещё прикованной наручниками к стулу. Голова его висела у него на груди, и хоть я и не видела его лица, его белая рубашка была насквозь пропитана кровью. Я снова отвернулась, изо всех сил стараясь не дать волю слезам. Не помню, чтобы я когда-то в жизни была так напугана.
— Эй, жидёнок! Подъём! К тебе посетители, — группенфюрер Кальтенбруннер окликнул Адама.
Адам не шелохнулся. Он был настолько неподвижен, что я на секунду подумала, что он был мёртв. Но доктор Кальтенбруннер по-видимому думал по-другому: он взял стакан воды со стола, который гестаповцы скорее всего держали для себя, сделал два шага к Адаму и выплеснул содержимое стакана ему в лицо. Адам дёрнул головой и наконец поднял её; лучше бы он этого не делал. Я прикрыла рот рукой в ужасе от того, что эти выродки сделали с ним. Один из его глаз настолько отёк, что был почти совсем закрыт, нос был явно сломан и всё ещё кровоточил, губы разбиты в нескольких местах, да и на всём лице его не было ни одного живого места.
