Устное сказительство, целенаправленное устное повествование перед какой-либо аудиторией есть уже достаточно ясно оформившаяся модель большой повествовательной, а точнее, повествовательно-зрелищной формы. Даже само «витание в воздухе» мифологических сюжетов, преданий, легенд, частые апелляции к ним людей в процессе повседневного бытия, рассказы от случая к случаю – все это подразумевает длительную подключенность воспринимающего сознания к рассредоточенному во времени бытия конгломерату подвижных, взаимосвязанных форм, более или менее завершенных и совершенных. Бесконечность духовной мыслительной деятельности, безбрежность фантазии взывает к необходимости в больших художественных формах. Как писал Голосовкер, определяя логику желания и творческой воли для античного мифа, «для желания нет предела», «для желания нет невозможного» [120]. А потому «напрасно иные из современных мыслителей полагают, что замкнутый космос античного человека исключает идеи безначальности и бесконечной глубины иных тайн… Сознание эллина… знало об этой бездне великой бесконечности, как знало и о бездне бесконечности малого, об анаксимандровом „апейрон“» [121]. К бесконечности стремится человек – в режиме бесконечного творчества, в созидании формы «без берегов» или с весьма далекими, затуманенными границами.
В процессе мифотворчества происходит взаимодействие ритмов повседневного бытия, ритмов сочинительства – и ритмов восприятия сочиняемого. Важна сама невозможность разграничить эти ритмы со всей строгостью и отчетливостью, невозможность отделить саму художественную творческую форму от непрерывной работы человеческого сознания. Последнее же, в силу родственности процессов мышления и воображения, по Выготскому [122], занято не только созиданием определенной формы, но и многими иными размышлениями, обретением знания, решением вопросов, связанных с окружающей реальностью.
Одна из основ человеческой природы – глубокая потребность идти по жизни и развиваться вместе с художественной реальностью или, шире, «второй реальностью», пускай и не предполагающей очевидной художественности, однако являющейся продуктом сочинительства, обработки жизненных наблюдений и развития фантазий, селекции и композиции символических форм, которые тоже развиваются, развертываются, могут постоянно быть и одновременно становиться.
Д. В. Трубочкин не случайно начинает разговор об античной литературе с анализа традиции устного многочасового исполнения произведений как художественной литературы, так и нехудожественной, то есть сочинений на темы истории, политики. «Римский император Клавдий, живший в I веке, написав по-гречески два больших исторических сочинения, издал указ о том, чтобы в знаменитой Александрийской библиотеке ежегодно устраивалось их публичное чтение от начала и до конца. Если у кого-нибудь этот указ и вызывал усмешку, то явно не из-за длительности или публичности чтения. Известно, что еще Геродот читал публично главы из своей „Истории“ во время Олимпийских игр, при большом стечении народа. Клавдий не придумал здесь ничего нового: многодневые публичные чтения больших книг в эллинистических публичных библиотеках было делом обычным; завсегдатаев Александрийской библиотеки могла смущать только регулярность таких чтений, подобающих разве Гомеровской „Илиаде“…» [123]
