— Да-да, — согласился я. — Домишко ветхий, но для наших запросов его можно сделать вполне пригодным…
Глемба потер свой широкий мясистый нос, медленно повернулся в мою сторону и уставился мне прямо в глаза. Взгляд его был неподвижен, но в нем угадывались насмешка, презрение и даже какая-то жалость.
— Какое там «ветхий»! — возразил он, затем отвернулся и опять окинул взглядом все вокруг. — Дом прочный, как крепость, хоть сто лет простоит.
Его слова привели меня в смущение: ведь я старался подладиться под него и теперь не знал, что сказать.
— Прочный-то, может, он и прочный, но есть тут кое-какие уязвимые места… — бессвязно бормотал я. — Суть в том, что раз уж мы этот дом купили, то хотелось бы привести его в божеский вид. Сам я, к сожалению, в таких делах не смыслю, так что, господин Глемба…
— Ничего не выйдет, — отрезал Глемба. — Меня только что прооперировали.
— Ох! — невольно вырвалось у меня, и я почувствовал к себе острую жалость.
Жена подала кофе, и на этот раз Глемба принял угощение. Он долго и основательно размешивал кофе, громко прихлебывал и с невозмутимым выражением лица выслушивал болтовню жены, а она, не зная нашего предыдущего разговора, прямо-таки размечталась вслух о будущей печке.
Тут досада моя испарилась, и все наши злоключения вдруг предстали передо мной с комической стороны.
— По-моему, тут одной печкой не обойдешься, — сказал я, дуя в чашку с горячим кофе. — Надо бы в каждую комнату по печке, и здесь, во дворе, поставить несколько штук… Печек, их сколько ни сложишь, все мало…
Жена взглянула на меня, как смотрит всегда, когда ее вдруг охватывает сомнение насчет того, правильно ли она выбрала себе спутника жизни, а потом перевела взгляд на безучастно-молчаливого Глембу, которого мой юмор оставил равнодушным — как, впрочем, и мой серьезный тон до этого.
— Есть места, где печи кладут во дворе, — кивнул Глемба.
— Но мне… хотелось бы в комнате, — робко пролепетала моя жена.
Я допил кофе, опустил ложечку в чашку и протянул жене.
— Господину Глембе сделали операцию, — сказал я. — Десять лет он не сможет класть печи.
— Какую операцию? — спросила жена с искренним сочувствием, и я поймал себя на мысли, что самому мне и в голову не пришло посочувствовать Глембе. Я слегка устыдился.
— Кишечник, — коротко ответил Глемба и тоже отдал ей свою чашку.
— Вот такие наши дела.
Я смотрел на жену и думал, что хватит с нас этих доморощенных умельцев. Заплачу, сколько ни заломят, и выпишу из Пешта мастеров-специалистов.
