– Откуда это у него? Это же то саке, которым угощали гостей! Это же яд! – ужаснулась она.
– Его можно пить микроскопическими дозами, – вспомнила я. – А он сколько выпил? Сколько было в бутылке?
Никто не знал.
– Может, она и не была полная, – предположил Василий Иванович.
– Да какая разница! Даже две рюмки для человека смертельны. О, боже, – застонала Катя, прислоняясь к стене.
– Может, он еще отойдет? – с надеждой спросила я, вспоминая, как гости Емельянова через некоторое время приходили в себя.
«Мне только показалось! Димка жив! Все гости Емельянова очнулись – очнется и он!» – крутилось у меня в голове. Смущало одно: гостям Емельянова наливали наперстками. Сколько оставалось в бутылке, мы не знали.
Катя так и не решилась приблизиться к безжизненному телу. Она стояла так, будто сама хлебнула саке из этой злосчастной бутылки.
Зато Василий Иванович проявлял бурную деятельность. Он хлопал Дмитрия по щекам, тряс его за плечи, заглядывал в глаза, пытаясь заметить хоть малую искорку жизни. Кажется, он использовал все способы вернуть Дмитрия к жизни – все было без толку.
– Что вы стоите? «Скорую» скорей вызывайте! – услышала я над собой гневный оклик Андрея Михайловича. Прибежав на шум, он мигом оценил ситуацию. – И пусть они подъезжают к служебному входу: банкет еще не закончился, может начаться паника. Нам только этого не хватало.
«Скорую» пришлось вызывать мне со своего мобильного телефона. Катя продолжала находиться в ступоре. Только теперь я поняла, насколько Дмитрий Полянский был ей небезразличен.
Андрей Михайлович немного постоял с нами и, тяжело вздохнув, ушел в свой кабинет – ему предстояло сообщить старшему Полянскому о смерти сына.
И если мы с Катей стояли как вкопанные, то Василий Иванович, напротив, не мог найти себе места. Он ходил по маленькому Димкиному кабинету и, заламывая руки, причитал:
– Такой молодой! Единственный сын, умница, красавец. – Как-то сразу забылось, что Димка был шалопаем из шалопаев. – Опора и надежда отца, радость матери. Как теперь жить?! – спрашивал у нас Василий Иванович и тут же сам отвечал: – Это горе не выплачешь до конца жизни.
Болтливость Василия Ивановича и его мельтешение перед глазами действовали на нервы. Я понимала, что всё это у него на нервной почве, но и остальные не железные. Надо держать себя в руках. Я не сдержалась и прикрикнула на него:
– Не мечитесь! И без вас, Василий Иванович, тошно.
– А что я? Я ему эту бутылку подсунул? – с вызовом спросил он, дыхнув на меня алкогольным запашком. Наверное, ему удалось- таки уговорить японца под чаек выпить рюмочку спиртного.
