— Оставьте, пожалуйста, — Раков дернул плечом, выскользнул из-под драшкинской ладони и направился к двери.
— Голубчик, голубчик! — крикнул вслед Драшкин. — Не сердитесь на меня — ведь я на вас не сержусь. Постойте секундочку!.. Приходите сегодня вечером в ресторан «Елочка», часам к семи… надо же обмыть мое шестидесятилетие. Придете?
— Не знаю, — буркнул Раков. — У меня, к сожалению, вечером много дел.
— Ну-у, Евгений Петрович, так нельзя. Я очень обижусь. Будут разные люди, Коноплев из райкома будет, и Зайчиков обещал прийти…
— Зайчиков? Из облздрава? — Раков замер у двери, заинтересовался.
— Тот самый. И Петренко будет… и еще кое-кто. Так придете?
— Не знаю, — повторил Раков, хотя твердо решил, что, конечно, придет. — Спасибо за приглашение.
— А вам — за подарок спасибо. Замечательный спиннинг, чудесный, просто изумительный спиннинг.
«Ах, старый козел… — думал Раков, прикрывая за собой дверь. — Наколол меня, как бабочку… Гангстер. До чего ловко придумал: он, значит, будет бумаги подписывать и зарплату получать, а я за него упираться, все дела делать… Ну, Драшкин, я тебе это припомню, не сомневайся».
Сердито взглянул на секретаршу — Любаша бойко стучала на машинке, печатала что-то явно не служебное.
— Чем занимаетесь? — спросил строго.
— Да вот перепечатываю… — ничуть не смутилась Любаша. — «Гигиена брака».
— Что та-ко-е?!..
— Да ничего особенного, — Любаша сморщила носик. — Банально, как банан.
11.05–12.20
Начальник куда-то уехал (не все ли равно, куда?), секретарша перепечатывала квартальный отчет, посетителей не было, срочных дел не предвиделось тоже — контора замерла в полудреме.
Ракитин писал роман.
В очередной главе герой (Ракетов) вспоминал романтические эпизоды юности. А именно:
«…она, как и прочие, многочисленные, влюбилась в меня с первого полувзгляда. Не моя в том вина. Моя фатальная везучесть — мой крест, мое сладкое бремя. Будущая невеста, конечно, пыталась сопротивляться, но не очень долго. Я имею в виду не физическое, а духовное сопротивление. Она была из тех девушек, что привыкли к лидерству в любовной игре, и вот — наткнулась в своем победно-беспрепятственном полете на мою холодную несокрушимость. Из последних сил она еще пыталась подмять меня, унизить, подчинить, — но я ускользал, как тень, как пар, я вытекал из ее хищных рук и продолжал оставаться свободным.
Она, к примеру, презрительно упрекала меня в незнании многих названий — трав, цветов, птиц.
— И не стыдно, Ракетов? — говорила она. — А еще хочешь стать писателем… ну, какой ты писатель? Вот как ты, например, напишешь: „Она лежала посреди густых зарослей“… Каких таких зарослей? Оглянись, Ракетов! Как называется эта трава? А что за птичка поет на ветке? И что это за ветка — какое дерево? Не знаешь?
