— На первый взгляд — вроде бы нет. Мне показалось, он ранен и весь в синяках.
— Я не спрашиваю, что тебе показалось. Осмотри его.
Приказ, похоже, не вызвал у молодого монаха особого энтузиазма. Прошло несколько мгновений, прежде чем Молинас ощутил на себе прикосновение осторожных, дрожащих пальцев. Ему заглянули под плащ, расстегнули кожаный жилет и рубашку.
После короткого осмотра молодой голос констатировал:
— Бубонов под мышками нет.
— Его лихорадит?
— Нет, не сказал бы. Но он весь избит, и одежда в крови.
— Ладно, позови кого-нибудь и отнесите его в келью. Там разденете и перевяжете. Если придет в себя, позовете.
Прошло еще какое-то время, и Молинас услышал возбужденные голоса и шум шагов. Когда его подняли, боль вернулась с удвоенной силой и он еле удержался, чтобы не закричать. По счастью, сила воли вновь обрела прежнюю крепость, и он молча повис на сильных руках монахов.
Пока его несли по длинным коридорам, до него долетали обрывки тихого, сквозь зубы, разговора:
— Втащить в обитель неизвестно кого, и это когда в городе чума! У отца настоятеля, видно, отшибло последние остатки мозгов.
— Кажется, этот тип знаком с епископом Магелонским.
— Еще того не легче. Мы принимаем у себя непонятно кого только потому, что он знает епископа. А если у него чума?
— Да нет, на чуму не похоже. Он хоть и потерял много крови, но не такой бледный, как чумные.
— Это-то верно, но как мы будем его лечить? Брат лекарь умер, а хирург-цирюльник еще кто знает когда придет.
— Ну, поверхностными ранами займутся служанки.
— Это было бы идеально, но вряд ли отец настоятель захочет, чтобы кто-то узнал, что мы держим у себя женщин.
— Все монастыри во Франции держат женщин. Все это знают, и никого это не шокирует, кроме протестантов.
— А кстати, тебе доводилось быть с Магдаленой? Это такая рыжая, с маленькой грудью. Под юбкой у нее сущий вулкан. И зад просто точеный.
— Магдалена? Это что, новенькая? А мне плевать, что грудь маленькая, лишь бы соски торчали…
Дальнейшее Молинасу расслышать не удалось. Его опустили на соломенную подстилку, и острая боль снова парализовала все тело. Он попытался вытянуться, но стало только хуже. Тогда он свернулся, как ребенок, и стал ждать, что будет дальше.
Монахи, тащившие его, ушли. Молинас открыл глаза и огляделся. Он находился в пустой, выбеленной известью келье. Единственной мебелью был комод, на котором стояла масляная лампа. Стены с проступавшими пятнами сырости сходились кверху, единственное окно без решетки закрывал прочный ставень.
