– Хорошо тут у вас, – мечтательно сказал он. – Сидите вон, беседуете, в тишине, в спокойствии. А тут набегаешься, словно бешеный пес!..
– Должность твоя такая, – посочувствовал пожилой стрелец, тоже в тулупе поверх шубы. – Дай-ка мы тебе нальем, у нас припасено.
– Это можно! – согласился Стенька. – Дивное дело – всю Москву, кажись, за день оббегаешь, а в этих краях я, поди, с чумного сидения не бывал. Тут у вас боярин Морозов, что ли, поселился?
– Давно уж!
– И князей Волконских двор тоже где-то тут неподалеку?
– А как к Кремлю пойдешь, так по правую руку будет.
– И репнинский двор там же?
– Тот – по левую.
Расспросы никого не удивили. Земскому ярыжке и положено знать, где кто на Москве проживает.
– А возле морозовского двора чей? До чумного сидения вроде Нарышкиных двор был?
– Вот тут уж ты путаешь, – прогудел тулуп. – Двор там невелик, жил думный дворянин, как бишь его, Козлов, что ли? В чуму все померли, а теперь там воеводы вдова живет, как бишь его… Еще Смоленск воевал!..
– Бабичева вдова, Якима Ивановича, – уточнил стрелец. – Она тут поселилась. Держи-ка!
– Благодарствую! – сказал Стенька, принимая малую чарочку. И всю ее разом в себя опрокинул.
Хмельное обрадовало душу, мысли зашевелились.
Коли в том дворе баба за хозяйку, то, пожалуй, Стенька здорово влип. Баба с бабой всегда договорится, это он по своей Наталье знал… И побранятся, и повизжат, и пакостей друг про дружку таких наскажут, что только держись! А потом глядь – и сидят себе рядышком на крылечке, перешептываются и пересмеиваются!
Хоть и не хотелось верить, что случайная полюбовница – сама Анна Морозова, однако ж все к тому шло. Два двора рядом, на первом хозяйка – ее невестка, Федосья, Глеба Ивановича жена, на другом – чья-то вдова. Чтобы тайну соблюсти, могла молодая боярыня с той вдовой уговориться, чтобы через ее двор ходить. Ишь, тропинка-то в саду натоптана! А по переулку не больно натоптана, стало быть, со двора на двор кто-то бегать навострился… И, когда Стенька преследовал Анюту с Софьицей, а те, войдя, со сторожами пересмеивались, так сторожа по имени вроде бы только Софьицу и называли… Ох!..
Безмолвное это «ох!» относилось уже не к Анне Морозовой, а к подьячему Деревнину.
Стенька представил, как он является к подьячему и докладывает итоги своего розыска. Бабы приметили душегрею покойной Устиньи в церкви, он пошел следом за новой хозяйкой, хозяйка взяла да и отреклась от душегреи.
– Та-ак, Степа, – скажет Деревнин. – И как же ту бабу звали? И на чей же двор пошла? И как получилось, что отреклась? Стало быть, ты зазевался, а она душегрею сняла да и припрятала? И как же ей посреди улицы?… Не посреди улицы, посреди двора?… Как же ей такое удалось? Ах, в дом ты за ней пошел? Сама зазвала? А какого ж беса она тебя туда зазвала? О божественном потолковать? Зазвала и так незаметно душегрею скинула, что ты и не приметил?…
