– Будешь стоять столбом – ни за что ты не отплатишь! – решительно заявил Данилка, видя, что девка сейчас малость не в своем уме. – Бежим, у нас же еще лошадь с санками есть! Удерем!
– Точно! – словно опомнившись, негромко воскликнула Настасья. – Держи-ка. Мне есть чем отбиться.
И тот самый нож, которым погубили ее жениха, вложила в руку Данилке.
– Пошли, – Данилка устремился было туда, куда скрылась спасенная девка.
– Не-ет, куманек, калиточкой вошли – калиточкой и выйдем. Да и шубу мою прихватить надо. Не бойся, отсюда мы хоть лошадь сразу найдем. А там еще плутать и плутать.
– На кой тебе лошадь?
– А вот увидишь.
Два тела лежали рядышком – здоровенный мужик (уж не Подхалюга ли?), загубленный Настасьей, и Юрашка – жених не жених, суженый не суженый.
Настасья на одно лишь мгновеньице возле него задержалась, больше не могла.
– Будет тебе панихида, свет… – только и прошептала.
Они прокрались, нагибаясь, вдоль забора, и у самой калитки выглянули. Гвоздь, как и следовало ожидать, лошади не нашел, а искать было некогда, он и припустил что есть духу, а стрельцы – за ним, вскрикивая заполошно и зовя товарищей. Только тот, что был ранен бердышом, стоял, держась за забор. Настасья легко толкнула его, и он, не поняв, откуда взялась рука, повалился.
Настасья с Данилкой проскочили в калитку и, взявшись за руки, побежали туда, куда Юрашка, царствие ему небесное, так предусмотрительно перепрятал лошадь.
– Ложись! – велела Настасья и взялась за вожжи.
И точно – санки были таковы, что седоку в них приходилось почти лежать, укрывшись полостью, а сидеть мог только кучер.
– Куда? – только и спросил, падая на войлок, Данилка.
– А на Кудыкину гору!..
* * *
У Никитских ворот шла возле костерка неторопливая беседа. Зимняя ночь длинная, с собой прихвачено все необходимое, чтобы ее скоротать, а тревоги никакой не предвидится. Не заявятся же татаре осаждать Москву в такое время года, да еще с такой стороны!
– Бог в помощь! – приветствовал их Стенька. – Погреться не пустите ли?
– А ты как сюда забрел, добрый человек? – прогудело из огромного тулупа, поднятый ворот которого торчал куда выше затылка, а спереди сходился так, что и бороде торчать было неоткуда.
– Служба! – И Стенька показал на свои буквы, «земля» и «юс», означавшие, что не шпынь ненадобный и не теребень кабацкая прибился к костру, а государев служилый человек, Земского приказу ярыга.
– Коли служба, так грейся!
Стенька, понятное дело, замерзнуть не успел, однако протянул руки к огню.
