Отродясь еще Данилка не стоял так близко к доступной бабе! С ним творилось странное. Он видел темные лики иконостаса, что, выстроившись рядами, глядели на него из мрака укоризненно, он слышал и голос батюшки, но слов не разумел. И лишь когда дошло до Символа веры, несколько опомнился, прочитал хоть и с запинкой, но внятно.
С верой у белорусского полона тоже было не все ладно. Когда привели мещан да когда они кое-как расселились, а оказались иные даже в Твери, местные батюшки забросали владыку Никона посланиями: точно ли эти люди православные, и правильно ли крещены, и не лучше ли их перекрестить наново? На что состоящие при владыке писцы умаялись отвечать: точно – православные, крещены правильно, и венчать да отпевать их можно!
Дед Акишев, задумавшись об этом, строго допросил Данилку, сам проверил на знание молитвослова и решил, что подвоха нет, парень хоть и не молитвенник, а пост блюдет поневоле, однако ж и не какой-то нехристь. А что в церкви не каждое воскресенье бывает, так его на конюшнях не ради молитв, а ради водогрейного очага держат, мыть же коней велено ежедневно.
Молодая баба, бывшая вместе с Настасьицей в храме, когда привели Данилку, приняла мокрого и орущего младенца в холстинку. Тут же рядом оказалась невысокая девка и они вдвоем принялись вытирать скользкие ножки.
– А вот вам и поучение, – сказал батюшка. – И пригулянное чадо спасение обрящет, коли мать будет умна. Вам бы парнишечку с малолетства в обитель отдать, там его и воспитают в христианском духе…
Священник вздохнул, покачал головой и чуть заметно улыбнулся.
– …и сыт будет, – уже несколько потише продолжил он. – У вас-то по-всякому бывает… Вот хоть бы и в Симонов монастырь, туда все князья и бояре жертвуют.
– Благословите, батюшка Ефимий! – вдруг попросила Настасьица, передав младенца девке и сложив ладони положенной горсточкой.
Затем подошла, склонилась, принимая в горсточку тяжелую руку священника, видать, и простому труду навычную, коснулась ее губами.
– Ох, девка, – сказал он. – Молись, авось грехи и простятся.
– Не мой грех, не мне и замаливать, – возразила она.
– Господь велел и за обидчика молиться. Тем соберешь горящие уголья на его голову.
– Батюшка! А как же молиться, коли знаешь, что уголья вымаливаешь? Что доброго в такой молитве?
– Не мудрствуй! – прикрикнул батюшка. – И подите вы все! Час поздний! Недосуг мне тут с вами препираться!
Он выпроводил Настасьицу с Данилкой, молодую бабу и девку, уже баюкавшую младенца, из церквушки, запер двери и еще остался перемолвиться словом с дьячком.
