– Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас, – про себя произнес Данилка и продолжал грубовато, как, по его мнению, полагалось разговаривать с женским полом: – Ну, чего тебе, девка, надобно?
Она подошла поближе.
– Неурядица у нас, молодец. Принесли младенчика крестить, крестная мать – есть, а крестный батька застрял где-то, чтоб ему ни дна, ни покрышки! Сделай милость, пойди к нам в крестные отцы! – И она поклонилась в пояс.
– Да что ж у вас за крестины среди ночи? – разумно спросил Данилка. – Потерпите уж до утра! Тогда и крестный явится.
– Батюшка нам днем не велит, – печально отвечала девка. – Он и об эту пору крестить не желал, еле уговорили. И надо ж такому горю быть! Батюшка в облачении ждет, дьячок ждет, а крестного и нет! Кабы девочку крестить – мы бы уж уговорили, а у нас – парнишечка.
– Так что ж вам загорелось ночью-то крестить? – все еще не понимал Данилка.
– Да парнишка-то у нас не отецкий сын, а его мать пригуляла…
Тут Данилка во все глаза уставился на девку.
Почему-то ему казалось: зазорные девки с Неглинки непременно ходят простоволосы, что ни слово – хохочут, говорят всякие непотребства. Эта же, на вид – лет шестнадцати, не более, была, как положено, в головной повязочке под платом, и глаза достойно опускала, стыдясь смотреть парню прямо в лицо.
– Перекрестись! – потребовал он. – Перекрестись, что правду говоришь!
– Вот те крест! Звать-то тебя как?
– А Данилой.
Они вместе вошли в тесный храм, где у купели стояли две женщины, держа младенчика, и высокий плечистый батюшка строго им выговаривал.
– А вот и наш крестный! Раб Божий Данила, – с тем девка подвела Данилку к купели.
– Что ж ты, сукин сын, слоняешься неведомо где? – спросил батюшка. – Я за пять алтынов всю ночь тебя тут караулить не нанимался! Ступай, стань возле крестной.
Данилка оказался рядом с высокой, едва ль не с ним вровень, статной девкой. Пока она не повернулась, он увидел и оценил черную длинную косу с дорогой жемчужной кистью-ворворкой. А повернулась – и снова мысль о нечистой силе испугала парня. Лицо у девки оказалось смугловатым, с резкими чертами, и брови – как углем наведены, густы, длинны, и нос тонок, и губы четко вырезаны. Случалось ему в Орше видеть красавиц-шляхтянок такой вороной породы, но на Москве – впервые!
– Данила, стало быть? А я – Настасьица, – успела шепнуть крестная мать крестному отцу.
– Вот и ладно, – отвечал он, тоже шепотом, потому что батюшка уже встал по ту сторону купели, готовясь приступить к обряду.
