– И как ты с моими молодцами знакомство свел?
– Меня Илья Карпович у целовальника отнял…
– Ого?… – Княжич-батюшка повернулся к Гвоздю. – Недосуг мне сейчас, а ты государева конюха угости, чем Бог послал, обласкай, понял? И в Кремль его потом пусть на санях отвезут, нечего нашему гостю ноги зря бить! И в гости жаловать проси, понял? Государевых служилых людей мы любим и привечаем.
С тем развернулся и ушел, позвякивая серебряными подковками на каблуках.
– Ты ему, благодетелю нашему, понравился, – сказал Гвоздь. – А коли ему кто понравится, тот человек живо в гору идет! Только ежели пьет в меру. Вон на Илейку взгляни! Другой бы такого верного слугу в тычки давно выставил, а наш – бережет его, потому что Илейка ему полюбился. Одно условие – пей, да только за ворота не выходи. А он, вишь, по кружалам! Насилу я его, дурака, сыскал. Я из-за этого Илейки все кабаки, все кружала на Москве знаю! Нет такого целовальника, чтобы мне в пояс не кланялся!
Тут Данилка вспомнил про свой розыск.
– А не поможешь ли мне, Иван Киндеевич, сыскать душегрею? – спросил он. – Синяя, с золотыми птицами! Мне без душегреи хоть на конюшню не кажись…
– Да купим мы твоей сестре другую душегрею! – Похоже, Гвоздя очень развлекало Данилкино упрямство. – Еще получше той! Синяя, говоришь? Ну так будет ей скарлатная! Вся свадьба на нее залюбуется! Хочешь – велю сейчас же на выбор принести?
– Нет, мне эта нужна! – И Данилка заново принялся перечислять все приметы. – По синему полю птицы вытканы, а сама душегрея из кусочков собрана, и золотой галун из кусочков, так сразу и не разглядеть.
– Ловко! – одобрил Гвоздь. – Рукодельная у тебя сестра!
– Это Устинья рукодельная, царствие ей небесное, – поправил Данилка. – Это Устинья душегрею шила, а потом та душегрея пропала, и я ее ищу.
– А что за Устинья такая и что с ней стряслось? – спросил Гвоздь. – Да ты садись за стол, я велю с поварни щей принести или ухи. Куричьей ухи хочешь? У нас с шафраном варят, густую!
– Хочу, – признался Данилка.
К нему столько лет никто, кроме ровесника Вани, не обращался по-человечески, даже дед Акишев и то шпынял почем зря, что в обществе ласкового Гвоздя он словно душой оттаял.
– Матюшка, добеги до поварни, пусть миску ухи нальют, что с обеда осталась, хлеба там, калача – скажи, Гвоздь велел! Ну так что там с той Устиньей стряслось-то, свет? Ты мне расскажешь, а тем временем и уха подоспеет.
– А то и стряслось, что удавили, – прошептал Данилка. – А потом возле Крестовоздвиженской обители бросили…
