– У Крестовоздвиженской? Ишь ты! – подивился Гвоздь. – И давно ли ее так?
– Третьего дня… Третьего дня?… – сам себя переспросил Данилка. Вчера утром ее там стрельцы подняли, стало быть, порешили третьего дня.
Гвоздь накрыл его руку своей, по-мужски коротко пожал.
– Ты, свет, не тоскуй! Мы вот выпьем сейчас под уху, помянем ту рукодельную Устинью добрым словом! А потом поедем искать душегрею. Ее одну ли тот питух к целовальнику сволок? Или еще что было?
– Было! – с такой жалостью в голосе, что самому неловко сделалось, воскликнул Данилка. – И шуба была, и чеботы зимние, и что там еще бабы носят! Я только душегреи приметы знаю! Она приметная – цвет синий, богатый, по синей земле вытканы золотые птицы!..
– Ну, где душегрея, там, поди, и остальное сыщется, – успокоил Гвоздь. – Мы этого дела так не оставим! И целовальнику тому, что душегрею в заклад взял, достанется! Век помнить будет, каково у государевых конюхов душегреи в заклад брать! Это мы можем! Да где же уха? Матюшка! Давно по шее не получал?!
Грянул Гвоздь таким страшным голосом, что Данилка от него даже отшатнулся. Тут же в подклете возник вихрастый Матюшка, обеими руками он держал за самые края большую миску, от которой шел пар, и видно было, что края уже жгут ему пальцы. За Матюшкой появилась баба с подносом, на котором были хлеб, ложки, мисочки поменьше, пара чарок и большая солонка.
– Разорался! – неодобрительно сказала она. – Как всем обедать, так тебя и нет! А как все отобедали – пришел орать! На!
– Доберусь я до тебя! – пригрозил Гвоздь. – Ешь, брат Ивашка! Стой!
Данилкина рука, потянувшись к ложке, замерла в воздухе. Матюшка с бабой-стряпухой ушли, и тогда Гвоздь объяснил задержку.
– Перед ушицей-то и выпить не грех! Давай-ка налью, у меня тут припасено…
Он встал, отдернул с высокого окошка занавеску и достал с подоконника припрятанную сулею.
– Что за черт – две же было! Ну, разберусь я с этими питухами… Нальем да и выпьем благословясь! Мужик умен – пить волен, мужик глуп – пропьет и тулуп! Так, что ли?
– Так! – подтвердил Данилка, не отводя глаз от ухи.
– А стряпает у нас Марковна знатно! Гляди, гляди, какая уха-то жирная! Прямо золотая!
Данилка и глядел, предвкушая радость чревоугодия.
Ему так редко доводилось есть вкусно, что ничего удивительного не было – миска с ухой ему белый свет застила.
– Вот и разлил. Теперь же – пей, не напивайся, люби, да не влюбляйся, играй, да не отыгрывайся!
Произнеся эти веселые слова, Гвоздь опрокинул чарку и насладился тем, как прошел от горла до живота знакомый приятный жар.
