– Стало быть, вы тут ходите и тот двор ищете, у которого твой дурень ночным разбоем промышлял? – догадался Стенька.
– В мои годы уж на печи нужно полеживать, сказки правнукам сказывать, – печально произнес дед Акишев. – А я вот по сугробам таскаюсь, неведомо какие ворота ищу! Данилка сказывал – забор высок, и ворота есть, с навесом, и калиточка, переулок такой ширины, что сани свободно проезжают и еще немало места для пеших остается. И от Кремля недалеко – стрельцы перекликались, так он их очень хорошо слышал. Вот и догадайся: от Неглинки дойти недалеко, стрельцов хорошо слышно – так про пол-Москвы то же сказать можно! Церковь, сказывает, там рядом! Так на Москве куда ни глянь – всюду церковь!
– И ничего больше? – удивился земский ярыжка.
– Есть одна зацепка. Та баба вроде сказала, что бежала от Никитской, да не хотела торговыми рядами, что на Красной площади идти, побоялась, и то – мало ли кто там может оказаться, лавки-то полны товара, а замок сбить – невелика наука… Вот я и прикинул, что ежели с Никитской через ряды бежать, как раз на Варварку и прибежишь… Ладно, Степан Иваныч, тут ты нам не помощник, сами мучаться будем… Куда он, обалдуй, запропал? Неужто нашел? Ступай себе, Степан Иваныч, с Богом, в одну сторону, а я – в другую…
Стенька почуял, как акишевские денежки плывут мимо рук! Коли бы Деревнин помог сыскать доказательство, что Родька тещу не убивал, то ему и было бы уплачено. А коли Акишев сам доказательство раздобыл – за что же Деревнину платить?…
Напрочь позабыв о зашитой в душегрею кладовой росписи на тысячи погребенных в каком-нибудь овраге рублей и помня только про те пять-шесть алтынов, что в самом наисквернейшем случае мог он заработать в деле Акишева, Стенька заступил старику путь.
– Назарий Петрович, не спеши меня гнать! Вы тут без меня и точно намаетесь! А я ведь ту женку, у которой душегрея была, сыскал! А звать ее Марьицей Сверчковой, а живет она у князей Обнорских, и двор этот тут же, рукой подать! И коли мы вместе пойдем, да ту Марьицу сыщем, да в приказ к нам ее доставим, то сразу, может, и окажется, что твой Родька чист!
Дед, услыхав такую новость, высказался внятно и кратко, одна беда – матерно.
– Идем, идем! – принялся торопить его Стенька, выказывая неслыханное усердие. – Я много про ту Марьицу знаю! Я знаю, куда она душегрею относила да откуда она ее уносила! Я за той Марьицей уж который день по следу иду!
Тут Стенька едва не брякнул «С самого Рождества!», да вовремя спохватился, Рождество-то месяц назад, поди, было, кабы не больше! Но ему очень хотелось показать свою деятельность и навести деда на мысль об отдельной плате тому, кто по этому делу ходил, ноги бил, ночей недосыпал… м-м-м-да-а…
