Это была вечная московская беда – невесть откуда возникающие брага, вино и вовсе уж диковинные напитки, от которых наутро у доброго человека голова гудит, что твой колокол, и глаза открываются с такой натугой, что увязшую в осенней грязи телегу выволакивать – и то, сдается, легче!
– Я к Никитским воротам греться ходил, мне стрельцы чарочку налили, – продолжал Стенька.
И ведь не врал! От сознания того, что из уст его изливается чистейшая правда, он даже заулыбался.
– Одну? – уточнила жена и нагнулась с ухватом, чтобы подцепить и выволочь из печи большой горшок-кашник.
На столе же Стенька заприметил деревянную миску, в которой было уж истолченное сало для заправки, и порадовался ждущему его вкусному ужину.
– Одну, свет. Потом же, как стало ясно, что у того двора никто не появится, я в Кремль пошел, на Хлебенном дворе калач купил, поел, – обстоятельно докладывал Стенька, раздеваясь. – Потом приказ открылся, я Деревнину рассказал, что да как, и Деревнин меня сразу же по иному делу послал…
Стенька замолчал.
Наталья, держа кашник на весу ухватом, смотрела на мужа, чуть склонив голову, и лицо ее хоть и хорошело, да нравилось Стеньке все меньше и меньше…
Жена, осторожно поставив кашник на стол, прислонила ухват к печке, подошла совсем близко и уперлась пальцем прямо в грудь муженьку.
– А это что такое? Это что, я тебя спрашиваю, блядин сын?!?
Стенька, чтобы лучше разглядеть нечто ужасное, выпятил грудь и склонил голову. Тут же его рот непроизвольно приоткрылся…
Новенькая, красивая, искусно расшитая и безукоризненно чистая, достойная жениха рубаха облегала ту мужественную грудь. И волосы на дурной Стенькиной башке зашевелились. Как-то нужно было соврать, но как, но как?!?
– Отвечай, собака! Что это?… Не то…
Прислоненный к печке ухват, казалось, сам качнулся к хозяйке.
– Не знаю! – заорал Стенька. – Не знаю!!!
Некоторое время потрясенная Наталья молчала.
Всякий человек знает, что на нем надето. Кроме тех убогих, что не умеют сами ложки до рта донести. Когда здоровый мужик, который до сих пор ложку до рта доносил вполне исправно, глядит на рубаху, как если бы она была соткана из живых гадюк, и орет соответственно, то не сразу и сообразишь, как себя с ним вести дальше.
Вдруг до Натальи дошло – пил! Пил где-то всю ночь! Сам не ведает, что с ним было!
– У Никитских ворот, стало быть, грелся? Знаю я те ворота! В кабаке ты грелся! Все кружала, поди, обошел! Что еще пропил? Креста не пропил?
Вдруг до Стеньки дошел ход ее взбаламученных мыслей: Наталья не столько обеспокоилась появлением в хозяйстве новехонькой приблудной рубахи, сколько исчезновением старой, которую своими руками сшила.
