— А ты краснослов, Иоанн… — игумения тотчас посерьёзнела. — Слушай, не примешь ли нас под свою защиту духовную, духовный отец нам давно надобен.
— Безмолвия, одиночества ищу… — тотчас загородился словом Иоанн.
Мелания не отступала:
— Есть у нас, в Заволжье, пустынники, да говорят крикливо, чёрство.
— Желательно бы послушать и ваших старцев, однако не ведаю как сыскать их. Бог даст — свидимся!
Мелании сделалось весело, да и чернички заулыбались.
— Будем ждать тово часа! Залучим тебя, коли потшися придти в нашу обитель, проводим к наставникам. Приезжай к Макарью на ярмонку, тамо всё и узнашь…
Уже после насторожило Иоанна это его скорое согласие на встречу с заволжскими скитниками. Подумалось: а не прелесть ли это вражья? Он не знал, что и ответить себе. Он забыл на ту минуту, что как ясно виден город на горе, так и праведник, стоящий на высоте добродетелей, не может долго утаиваться от тех людей, кто ищет духовных высот. Праведника найдут в пустынях, в горах, вертепах и пропастных местах и позовут к высокому служению. Ибо свет везде светит и тьма не объемлет его, куда бы рука Божия ни поставила светильник.
… У хозяина в доме, на полатях, он долго не мог заснуть. Похрапывал в горнице мужик, шуршали в запечье тараканы, а на улице испуганно крякали от крепкого мороза углы старого дома.
Иоанн все ещё думал о пришлых черничках, ловил себя на мысли, что ему хочется пойти в Заволжье.
5.
Онисим обрадовался приходу Иоанна. В рабочей избе мельник сухо покашлял и разговорился:
— Сильно ты качнул раскольника, так озадачил, что он у меня поутих. Принялся и я звать ево в нашу сторону, одначе упирается быком. Уж я и так, и сяк — кружались, кружались… Скажи, волос у противца долог, а ум короток. Махнул я рукой, да и в отступ. Не дано мне слова по темноте моей!
— Абы сердце доброе! Правду дано говорить всякому. В таком деле лучше лаской, чем таской. Терпением всё победиши.
Мельник соглашался. Вспомнил:
— Ступай в денник, он тамо сено отметыват — беседовайте, приводи ево к церкви.
Иоанн нашёл Корелина возле саней с сеном. Тот перекидывал душистый сухмень под дворовой навес.
Мужик не выказал радости встречи, но и неприязни тоже не оказал на своем тёмном иконном лице.
— Дай-кося вилы и мне — размяться охота!
— А потревожь, монах, косточки. А вилы эвонде стоят, под навесом.
Иоанн сбросил шубу и начал ворочать троерогими вилам так, что у раскольника полый рот задеревенел.
— Эк ты, паря, силён, — протянул он, вытирая потное лицо рукавом армяка.
