Свернул, по обыкновению, к знакомому крестьянину, а тот за обеденным столом, споро хлебая с хозяюшкой ши, новость метнул: в деревне пришлые монахини, каким ветром их нанесло…
В зимнюю-то студень… Что же выгнало черниц из тёплых келий, беда разве какая?
Мужик сходил, вызнал о монахинях: нижегородские сказались, недород погнал на чужбину для прокормления. Игумения у них — Мелания.
Иоанн и сам сразу-то не ответил бы, что подняло его с лавки, что так торопливо оболокаться начал.
— Я — скоро!
На улице ещё малость вьюжило, сметало с крыш в наметы сугробов проворные кудели снега.
Указанный дом стоял у ветел близ замёрзшего пруда. Рванул на себя примёрзшую в притворе дверь. Облако морозного воздуха хлынуло в избу, мягко растеклось и опало по углам.
— Мир дому, православные!
— Входи, божий человек!
Два окна небольшой избы, затянутые очищенными бычьими пузырями не обмёрзли, всё ж свету уличного давали мало, и не сразу Иоанн разглядел, что справа от двери, под низкими полатями плотно сидели у боковины печи молодые чернички, а слева у окна стояла рослая красивая монахиня и открыто улыбалась ему. Чёрные, высоко вскинутые к вискам брови, чёрные глаза и яркий румянец на лёгких выступах скул.
— Жалуйте, жалуйте, — запела вышедшая тут из горницы пожилая хозяйка в крашенинном сарафане и пёстром набойчатом платке. Она узнала монаха, он не раз бывал в Балыкове. — Садись, отче, на лавку. Уж вы тут без меня, ребёнчишко вон гнусит…
Он сел на оголовок широкой лавки у порога, к столу присела монахиня, неторопливо оглядывая Иоанна. Склонила голову в чёрном платке.
— А мне даве хозяйка сказывала, что живёт поблизости, в пустыни монах. Это ты, брат?
— Обретаюсь…
— И святым чином ты награжден?
— Да, сестрица, правлю и службу. А вы издалека ли?
— Теперь из соседней деревни — за хлебом ходим. Буран вот задержал… Меланией наречена…
— Так и я остановлен. В Кремёнки нужда же погнала. Теперь бы в обрат, да дорога уж очень убродная, ночевать тут придётся. С утра, может, кто санный промнёт дорогу. Так, вы из какой обители?
— Зачатьевского, из Нижнего.
Иоанн поймал взгляд игумении, взгляд смущённый. В досаде руками развёл. Сказал с ласковой строгостью:
— Не надо бы так-то, сестрица. Я игумению Зачатьевского знаю, доводилось видеть в Арзамасе.
Монашенки — чёрные платки в роспуск, в сумраке под полатями услышали разговор у стола и насторожилась. А Мелания зарделась румянцем стыда. Потом подняла глаза в густой опушке ресниц, завиноватилась голосом:
