— Что передать, с какой нуждой-то к купцу, — вставая со скамьи, спросил Иоанн.
— Передаст Иван Васильев кошелек от своих щедрот — давно сулил. Вчера через работника своево напомнил, что ждет. Тори, тори дорогу к богатым, сын мой, учись бить поклоны. Тебе со временем быти строителем в монастыре, так загодя обретай дружество, угадывай богатых вкладчиков, ублажай их словом простым, но и окормляй Божьим.
Иоанн поцеловал сухую жилистую руку Тихона и вышел из игуменского покоя.
… Масленковы жили за Спасским монастырем, на «низу», в приходе Рождества.
Купеческие деревянные хоромы поднимались на высоком подклете. Горниц, по-арзамасски «упокоев», в доме довольно.
Калитку открыл седой воротный сиделец. Увидел монаха, долго расспрашивать не стал.
— Дома наш кормилец, только немочью одержим.
Иван Васильевич лежал в покойце на высокой перине. Крепкое лицо его в ободье густой седоватой бороды резко выделялось на белом холсте большой подушки.
Купец узнал, приподнялся и сел, упершись спиной в высокую спинку кровати, обласкал темными живыми глазами.
— Садись на стул… Я тут заплошал, и что меня опять заподхватывало? Ноги стужены-перестужены смолоду, помню, в Саранск ездили с родителем весной — такая мокреть… Признал тебя, Ивашенька. Эк ты в плечах раздался, да и вытянулся зело. Тебе бы, как преж, на заставу богатырскую с мечом булатным. У меня предок охранял же проезжи ворота в Шатковских засеках — налетали татаровя, беспокоили ногайцы. Спасибо на посещении…
— Так, благо ходити в дом плача, нежели пира…
— Соломоновы слова помню! Но не клич плача, Иваша. Ужо оклемаюсь. Ты теперь Господу служишь — хвалю! Тем мы и живы на Руси, что много среди нас истовых богомольцев. Благодарствуем черной братии — жить охотите. Как родитель, Федор Степанов, Аграфенушка как?
— Живы-здравы.
— Тебя Тихон послал?
— Тихон.
— Точию обещал я ему на будущий каменный храм. Уважь, принеси-ка укладку, левая ноженька-то у меня… Да вон она, в переднем углу, под крашениной…
Иоанн откинул цветную холстину, принес на постель окованный полосной медью сундучок со скошенным верхом.
Масленков откинул крышку, достал и подал увесистый кожаный кошелек, стянутый кожаным же шнурком.
— На-ка…
— Тянет руку… Спасибо, что попекся о нас, братье.
Иван Васильевич слабо улыбнулся.
— Не масли ты меня, монашек. Доживу, чай, до освящения храма, тогда спасибовать будет в пору.
— Летом кирпич обжигать начнем.
— Вот и славненько. Ступай, не держу. Кланяйся Тихону и заходи, приказую бывать!
