Получили молодые монахи благословение, заспинные мешки-котомки вскинули и сошли со двора монастырского.
Уже огромило землю, но дождь ещё не падал…
Как ярко горели за Выездной слободой под теплым солнышком зеленя, как жаворонки заливались в голубом поднебесье! Легко шагалось просохшей дорогой — радовались чернецы, что чисты их души и помыслы, что дадена им воля, что не довлеет над ними строгий монастырский распорядок, вседневное послушание старцам.
Справа проглянули крыши Красного. Встретился знакомый мужик в телеге, кивнул головой, чей-то бычишка выскочил на дорогу и начал игриво взлягивать — как всё знакомо! Весело смотрится барский дом на горушке, родной храм с высокой колокольней, а там неподалёку и родительский двор. Вон в старом шугайчике и матушка близ огородной грядки. Вскинула ладонь над глазами — узнала… Прибавили шагу.
Пока Филарет дрова в охотку на дворе колол, Агафья вымыла руки, увлекла в горницу и, волнуясь как девчонка, зашептала:
— Ульянушка-то твоя любая… Приехал тут мужик из подмосковного села барина — поклон передала тебе, не знала, что ты постриг принял. А ещё и плат памятной. Вот…
Агафья торопилась, кинулась к ящику — полыхнуло в руках голубое, и у Иоанна зыбнуло сердце: платок этот он своей ладушке подарил в ту незабывную купальскую ночь…
— Может, не возьмёшь теперь, может, Катюшке малой… — пытливо заглянула в лицо своего большого сына взволнованная мать.
— Возьму… — еле слышно отозвался Иоанн. Он бережно сложил платок и упрятал в свою котомку.
Прожили монахи у Поповых сутки: мать пекла хлебы, заботливо снаряжала иноков в путь.
Уже у калитки стояли… Родительница коротко всплакнула.
— Не похотел ты, Иванушко, вкрасне походить на миру, в чёрное приоблекся…
— Не надо, матушка, — тихо попросил Иоанн.
Федор Степанович возился возле мешков чернецов: укладывал топоры, лопату без черена. Принес увесистый кус вяленого мяса, сразу выставил свой резон: в лесу никто ничево не подаст, успеешь, монах, будешь еще постником. В кожаном мешочке подал новое кресало и трут.
— Вот вам первый дружечка в лесу — берегите!
Провожал до околицы. Обнял сына, порывисто припал к плечу.
— Благослови вас Бог! В обрат пойдете — ждать будем. Лихих людей стерегитесь. На-ка!
И подал свой увесистый батог.
Тамбовским трактом, Дивеевской, Темниковской, а прежде Посольской дорогой, по которой в Казань и в Москву ездили, шагали без останову монахи. Встречались пешие, встречались конные, догоняли в телегах, просили садиться, но иноки только отмахивались: негоже нам беречи себя!
