«Это святотатство, — сказала Милава. — Он осудил себя на муки вечные. Бог такого не прощает».
Когда Тит первый раз взял ее, Милава долго рассказывала ему о своем житье — и он слушал. Лежал на спине, гладил ее по волосам и слушал, что она рассказывает. Никогда раньше такого не было, потому что кого слушать? Что может сказать женщина? И обычно он успокаивал плоть, выбрасывал семя — и все. Натягивал одежду — и или на работу, или на войну. А тут лежал и слушал, удивляясь самому себе, ее повести про детство, про родителей, про ее любовь, про ее Бога…
«Вы дикари, — говорила она. — Вы молитесь идолам. У вас не сосчитать богов и божков, которым вы приносите жертвы, и они вместе с вами пьют, едят, хохочут». Он смеялся: «Так хорошо же с богами, если они с нами». — «Бог один, — приподнималась и крестилась она, — и он Бог-Отец, Бог-Сын и Бог- Дух Святой, и он тот, кто пошел на мучения, пожертвовал собой для нас, дал распять себя…» — И Тит спрашивал: «А зачем? Меня татары, у которых свой бог, распять хотели, так я не дался, забил четырех и убежал…» — а она рот ему закрывала: «Говорю тебе, что Бог во всех один, нет бога татарского или нальшанского…» — и он руку ее целовал, сам не осознавая, что женщине руку целует.
«Нальшанский бог есть, он привел Дана в Смоленск, а Дан тебя привел в Крево, чтобы стала моей богиней…» — сказал он, думая: «О Перун, о Ярило, о Велес, что это я делаю и что говорю? Кто из вас послал мне эту женщину на мою погибель? Не вы послали? Единый Бог, у которого в Креве все больше верных?»
Христиан в Креве, да и по всей Нальше после набега на Смоленск на самом деле прибавилось. Они поставили под Яриловой горой часовню и даже начали строить храм. Язычники удивлялись: зачем? Когда храм — земля под небом. Зачем прятаться в каменных домах, когда можно молиться в святилищах, на горах и холмах почитать своих богов, которые тоже не прятались, а испокон веку жили вместе с людьми? Любили друг друга, ссорились и даже дрались, но в конце концов всегда приходили к согласию. Боги и люди не были разными мирами, они жили на одном свете, который был цельным и нерушимым, не делился на жизнь и смерть — и никто не боялся ни жить, ни умереть.
Тит боялся, что забьет Дана. Больше ничего он не боялся. И спрашивал у себя самого: «Если есть что-то такое, из-за чего можно убить сына, и если это не власть и не золото, тогда что это? Если это женщина, если он дожил до того, что из-за женщины может пролить родную кровь, так нельзя ждать, пока такое случится. Вот почему еще, а не только из-за страха голода, попросил Тит лопату.
