Когда Дан привел в дом Милаву, когда Тит увидел, как она, будто черную тучу над белым снегом, волосы с груди на плечи перебрасывает, тогда зашумела в нем кровь — и первое, что подумалось: «Кому-то из нас, или Дану, или мне, из-за этой смолянки не жить». И не только потому, что Милава была красивой. Добронега, жена Тита, которая умерла, народив ему пятерых сыновей, из которых выжили трое, тоже была красивой. Очень. Так что Тит привык к женской красоте. Но у Добронеги не было того, что он сразу почувствовал в Милаве. Того, что может быть, Миндовг почувствовал в Агне, из-за чего и взял ее силой на поминках по жене. Забрал у Давмонта. И Тит, как только увидел Милаву, почувствовал это. И понял, что заберет ее у Дана.
И забрал. Но не так, как Миндовг забрал Агну. Не открыто, а тайком. Как только Дан в свой шалаш лесной отъехал, Тит взял смолянку. Она и не противилась, потому как почувствовала в нем, может быть, то, чего не почувствовала в Дане. И в следующий раз, когда Дан уехал в шалаш, сама к Титу пришла.
Так они и жили втроем. Сын со своей женой — и отец с женой сына. Язычника Тита это не смущало, а Милава, которая выросла и была воспитана христианкой, мучилась. И мучила Тита. «Это грех. Это грех. Так нельзя, так нельзя». Какой грех? Почему нельзя? Это природа, страсть. Куда она ведет, туда за ней идут. Звери, люди. И потом, еще недавно в нальшанских семьях и по две, и по три жены было. Прадед Тита с тремя жил. Кормил их, детей кормил — и жил. Не мог бы кормить, не жил бы.
Вот теперь Тит не только Милаву, никого кормить не может — и уходит ото всех. Ложится под лопату. Все по обычаям предков, по вечным законам жизни, а не по принесенным откуда-то писаниям. Кто и где их писал? Что в них?.. Милава ему поведала. Если по ним жить, так человеку не повернуться. Самому ничего не решить. Вот он сказал Милаве вчера, что пойдет под лопату. Она давай креститься, молиться. Снова: «Нельзя, нельзя. Грех, грех. Страшный, смертный». Почему? Грех за печью с мышами жить! Даже не так грех, как позор. А тут какой позор? Никакого. Перед кем? Ни перед кем. А если нет позора, нет и греха. А она свое: «Грех перед Богом, который жизнь дал». Ну, если даже дал, так теперь она моя — и я сам с ней разберусь. Как решу, так и будет.
Вообще все, что в тех писаниях — для слабых людей. Не могу, де, под лопату лечь, Бог не позволяет. Буду в запечье с мышами сидеть. Недаром Миндовг, сильный человек, отрекся от навязанной ему христианской веры и вернулся к вере языческой. Вере предков.
