Вот те и не сеют, вот те и не жнут, вот те и шелковье с золотом…
Два дня Катька отсидела дома, наскоблила-намыла все, настирала, дров наколола-нахряпала. А главное — научила, как семенную картошку можно и на еду пустить и семена при этом сохранить. Выносила коробом остатки Сусанниной картошки из погреба и долго сидела — глазки картофельные малым ножичком вырезала, вынимала этакие пулечки, меньше наперстка, да пеплом их пересыпала, чтобы снова в погреб снести, до весны… А на том, что осталось, до сих пор воинство Катькино да и сама Сусанна жизнь тянет…
Председатель колхоза Катьку выручил, обратно в лесопункт не послал, а отправил в Чижу-реку к рыбакам в бригаду, кони транспортные в Канин за рыбой шли. И вот прислала Катька вскоре, с теми же конями обратными, наважьих голов котомку. Да так хорошо нарублены — чуть не до пол-икры с головами оттюкнуто.
А детишки-то после посылки повеселели! Радовалась Сусанна. Но когда они ели, глаз с них не спускала. Нет-нет и шевельнет рукой, старшую подзывая:
— Костье-то не выбрасывай. Собери да в запечье сушить положь!
И теперь вот, когда рыбой в доме и не пахнет, а из Чижи по-прежнему ни от кого ни ухи, ни вести, косточки сушенные в дело пошли: хрустят ребятишки ими, как орехами… Бабке-то дело знакомое… В двадцатом и двадцать первом годах свои ребятки вот так же косточками наважьими хрупали.
Лежит Сусанна, тоска задавила и пустота, а в теле совсем вроде и не больном легкость какая-то и неощутимость: не то есть оно, не то нету… Третий месяц… И чувствует она, что не дотянуть ей, наверное, до Катькиного приезда. И слеза навертывается: как-то дети без нее останутся?
— К кому прислонятся?.. Детдома не миновать… Да и возьмут ли их в дет-то дом? Ведь у них кормилица есть — Катюха…
Влетели в комнату:
— Бабушка!!!
Приподняла руку, подвигала пальцами, мол, дверь закрывайте, тепло берегите.
— Бабушка! Тебе письмо! Не отдали! Сама несет!
Вздрогнула старуха. Последняя жизнь от лица отлила. В почтарихином приходе добра мало: почтариха лично только похоронки вручала. В войну, если сенокос, сама, бывало, на пожню принесет. Разглядев ее издали, чернели, смерти душой касались бабы. Как покажется, дышать не смеют, полумертвые, бывало, ждут. А смерть в их деревне неторопливо ходила, ступит — не ступит… И тем неотвратимей казалась.
Ребята успели успокоиться, а почтарихи все не было. Сказала ребятишкам: «Иду. Несу!», а сама почтой занялась. И бабка представила, сколько сейчас народу там, — и у переговорки стоят, и вдоль стен, и на диване сидят: ждут, когда разберется почтариха, разложит все, и потом уж раздавать начнет, через барьер подавать…
