Он предложил в одной из своих книг шутливую загадку: «В украинском языке “кот” это “кит”. А как по-украински звучит русское “кит”?» В Киеве я предложил этот булгаковский коан своим украинским друзьям. Мне ответили: «кит» (в смысле «кот») произносится как «кыт». В литературе 1920-х–1930-х годов Булгаков был именно таким «кытом», которого хотели превратить в домашнего кота. Или… в загнанного волка. В письме Правительству СССР от 28 марта 1930 года он писал: «На широком поле словесности российской в СССР я… один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он всё равно не похож на пуделя. Со мной и поступили как с волком… Злобы я не имею, но я очень устал… Ведь и зверь может уставать».
Зафлаженный толпами критиков-охотников Булгаков в изнеможении отлёживался дома, именно как загнанный волк. Но на себя наговаривал лишнее, волком не был. Он мог бы сказать о себе вместе с Осипом Мандельштамом: «Мне на шею кидается век-волкодав, /но не волк я по сути своей». Но, в отличие от по-мальчишески безрассудного Мандельштама, мудрый «кыт» никогда не ввязывался в прямую схватку с режимом и самодержцем, уходил в намёки, в иносказания, в фантастику.
Но сны не спасали. Век-волкодав доставал писателя всюду.
Почему Булгаков не уехал из России? В период между 1917 и 1919 годами такая возможность возникала у него не однажды, он в ту пору жил в Киеве, в Пятигорске, во Владикавказе, ещё не занятых окончательно большевиками. Ушли вместе с армией Деникина за рубеж два его брата, Иван и Николай, ушли многие друзья. Булгаков же остался, активно включившись в культурную работу молодой Советской республики. Но с первых шагов такой работы заявил о себе если не как «контрик», то по крайней мере как активный «бывший», защищая культурное наследие прошлого. Он не желал поступаться своими «снами», но, тоскуя по прошлому, не держал кукиша в кармане против новой власти. Его рыцарское сердце и мудрая голова сдерживали личное неприятие режима, хотя ум подсказывал — ходу его перу не дадут.
С сарказмом, но и с большим внутренним теплом он описал в некоторых героях «Театрального романа» черты тех, кто пошёл на компромисс с Советской властью: Станиславского, Немировича-Данченко, Алексея Толстого. Бонвиванскую натуру последнего Булгаков рисует даже с некоторой долей зависти, потому что сам любил хорошо пожить. Но если таланту компромиссы ещё позволены, то для гения «
