И труд нелеп, и бестолкова праздность,
И с плеч долой все та же голова,
Когда приходит бешеная ясность,
Насилуя притихшие слова
(август, 1987 г.).
Характерное для рок-поэзии отождествление жизни и творчества у Башлачева находит свое разрешение:
Этот путь длиною в строку, да строка коротка <…>
Я проклят собой <…>
Мне пора уходить следом песни, которой ты веришь <…>
(«Когда мы вдвоем»).
В этом отождествлении песни и жизни заключена судьба рок-поэта, событие сбывания:
Да наши песни нам ли выбирать?
Сбылось насквозь…
(«Когда мы вместе»)
Но я разгадан своей тетрадкой
Топором меня в рот рубить…
(«В чистом поле дожди косые»).
В творчестве Башлачева можно выделить несколько центральных тематических и смысловых «узлов», которые позволяют представить все его творческое наследие в качестве развернутой парадигмы слово (песня) — поступок — судьба. Такими «узлами» являются мотивы зерна (зерно-колос-каравай) как добровольного самопожертвования; виденья как веденья, прозрения или, наоборот, слепоты и в физическом, и в духовном смысле; колокольчика как шутовского атрибута, символа православной Руси и дороги54.
Осознание проклятия одаренности владеть поэтическим словом связано с добровольной самоизвольной жертвой, с т.н. «христологией», которая у Башлачева, помимо прочих мотивов, отражена в мотиве зерна (колоса):
Нить, как волос. Жить, как колос.
Размолотит колос в дух и прах один цепной удар.
Да я все знаю, дай мне голос.
И я любой удар приму, как твой великий дар
(«Сядем рядом»).
Но все впереди, а пока еще рано,
И сердце в груди не нашло свою рану,
Чтоб в исповеди быть с любовью на равных
И дар русской речи беречь.
Так значит жить и ловить это Слово упрямо,
Душой не кривить перед каждою ямой,
И гнать себя дальше — все прямо да прямо,
Да прямо — в великую печь!
(«Тесто»).
Для произведений Башлачева характерно осознанное духовное нагнетание экзистенциального плана, колоссальное внутреннее напряжение. В этом плане вовсе не случаен тот факт, что «Меккой русского рока» стал Санкт-Петербург — город, который выжимает из Психеи все самое сокровенное, позволяя человеку понять, чего он действительно стоит; город, где слиты хаос и космос: призрачность, ирреальность и предельная видимость, ясность, откровение. «В Москве, может быть, и можно жить, а в Ленинграде стоит жить» [195] — писал Башлачев (ср.: «В своем творчестве он [Башлачев — Н.Р.] экзистенциалист. Башлачев — это Достоевский в поэзии» [215]).
С Ленинградом связано продолжение традиции не только петербургского текста в произведениях Башлачева, но и традиции мифологемы смерти поэта
