Но больнее всего было даже не номинальное одиночество. По сути, не так уж и сложно найти кого-нибудь, подходящего по основным критериям, походить с ним полгода по кафешкам, познакомить с родней и зажить уже, как все нормальные люди. Хуже всего было одиночество другого толка — вокруг постоянно тусовалась целая орава хорошего, понятного, смешного народа, готового примчаться через пол-Москвы, чтобы выпить вина и поржать над сплетнями, но ни одного из этих веселых и приятных людей Лера не могла назвать своими. И собака была зарыта не в личной приязни, нет, скорее в каком-то особом понимании — ни один из них не будет с ней заодно. Чтобы любая глупость пополам, чтобы любая боль, любой страх. Чтобы она писала свои глупые сказки, а кто-то их рисовал.
На этой мысли Лера обычно прерывала размышления, обзывала себя непроходимой идиоткой и садилась за работу. Но душные июльские три минуты десятого, когда на город опускаются долгожданные сумерки, с их прохладой и возможностью дышать воздухом, а не жаром расплавленного асфальта, сгущались за распахнутым окном. Рядом с ноутом стоял пустой бокал с остатками разведенного соком рома. Лера сидела в одном белье — почти обнаженная, совсем беззащитная, потная, хмельная и побежденная. В ней оживали ненаписанные сказки. В ответ им завыла старуха-банши. И стало совсем уж невмоготу.
К четырем минутам десятого Лера закрыла крышку ноута, посмеялась метафоричности, мол, только вот землю накидать, и все, готово дело. Встала, накинула первое попавшееся платье — тонкий лен, кажется, из того ателье, что предлагало работу, схватила сумку — кошелек, чтобы зайти в метро, телефон, чтобы выбрать по дороге куда ехать, и паспорт, чтобы не мучались с опознанием те, кто ее отыщет, и вышла из дома. Дверь оставила незапертой — пусть заходят не ломая, дверь хорошая, хозяйка хорошая, жалко. Себя жалко не было. Смешно только и немного страшно.
Пока шла до метро, решала, как это сделать. Отстраненно, как о чем-то, ее не касающемся. Как о сюжете, о котором не плохо бы написать, но она, разумеется, не напишет. Можно было, например, прямо сейчас броситься под колеса машине, любой из несущихся мимо, чтобы визг тормозов, крики зевак и отлетевшие сандальки. Можно было чуть подождать и тоже броситься, но уже на рельса метро. Там шуму будет еще больше. Но это были гадкие, эгоистичные варианты. Они бы испортили настроение куче народа, аппетит случайным прохожим и вечер неудачливым водителям. Глупость одним словом. В голове крутились отрывки из книг, где лирические героини напивались таблетками и засыпали — все в рвоте и моче. Тут уж не только глупость, но и мерзость. Если заканчивать все, то так, чтобы другим не мешать и себя окончательно не позорить.
