Я сглотнула горькую слюну, попыталась отстранить от старухи, которую назвала своей бабушкой, но та крепко держала меня, продолжая чесать гребнем, волосы уже опустились ниже плеч, густые, каштановые, блестящие. Я ненавидела их так, будто они были причиной всего.
— Сейчас огонь потухнет, тут-то Мишка твой в овраг и уйдет. Едет-едет к Тосе, а сам ее ругает на чем свет стоит. Ах, ты шлюха подзаборная, Тося! Ах, ты гулящая девка! Ноги раздвинула перед чужим мужем! Трусишки свои ему отдала, как трофей. А жена его законная трусишки-то нашла, да ребенка скинула. Смерть на тебе, Тося, висит! Видишь? Видишь?
Крик душил меня изнутри, свеча обжигала пальцы раскаленным воском, из глубины зеркала ко мне тянулись маленькие, синюшные ручки не родившегося человечка. Я хотела крикнуть, что Леня сам забрал их, мерзко скалясь, что это был его ритуал, что он, гулящий подонок, коллекционировал вещицы своих любовниц. Что я оказалась одной из множества, просто именно мне не повезло быть пойманной с поличным. Просто я стала последней каплей в терпении его жены. Но слова сгорали в пламени.
— Пусти! — Я забилась, но бабка держала меня крепко.
— Я-то пущу, но ты как жить будешь? Мишка умрет или мать умрет, уж как получится. А как ни крути, ты без брата останешься. Свечка сейчас потухнет. Кому смерть на себя забрать, говори! Говори сейчас же!
— Мне!
И крик этот потонул в раскате грома, казалось, небо треснуло на тысячу осколков, как кружка с маками на белом поле.
— Вот и умница… — Бабушка тут же отпустила меня, но я пошатнулась на слабых ногах, и ей пришлось вести меня к кровати.
Оплывшая свеча огарком упала к нашим ногам. Я опустилась на покрывало, маки расползались подо мной, как кровавые пятна. Бабка присела рядом, в руках она держала кружку, алый цветок мерцал во тьме.
— Вот и умничка, девка, умничка… Хорошо выбрала, пей, пей теперь. И засыпай. Свершилось все, нечего бояться.
— А Мишка? Мишка как же?
— Будет жить твой Мишка. И мать будет. Пей.
Я поднесла кружку к губам, зубы застучали об эмалированный край.
— А он меня простит?
— Простит… Еще как. Рыдать будет… Сам о прощении твоем взмолится. А смерть все прощает, не бойся. Пей.
Я зажмурилась и сделала первый глоток. От кислоты с горечью онемел рот. Голову сладко повело в сторону. Но мысли не давали мне окончательно сдаться. Я должна была успеть. Должна была узнать. Что именно, я понимала плохо, но вопросы сыпались сами собой.
— А дед?
— Что дед? Помер твой дед.
