Что за странная мания скрывалась в нем к этой старой женщине? Может, он когда-то был влюблен в нее? Может, наоборот ненавидел и желал запечатлеть миг ее увядания? Может, они дружили? Тогда почему она все время портила снимки, ускользала из кадра, скрывалась во тьме? Не любила сниматься? Почему тогда не попросила деда перестать, если уж они были так близки? А может, она его преследовала? Может, она его пугала? Может, приходила каждый вечер к его двери, стучала, сводила с ума разговорами, спаивала яблочным своим компотом?
И тут же на следующем снимке я разглядела его — белый бидон с красным маком на пузатом боку. Крик застрял в горле, я обхватила шею руками, пытаясь ослабить хватку паники, но та уже захлестнула меня, опрокинула навзничь. Все сошлось. Сумасшедшая соседка и деда свела с ума. Что могла подмешать она в варево, одному Богу известно. Но действие этой забористой дряни я испытала на себе. Панические атаки, страшные сны, постоянная усталость и ломота во всем теле. Даже ножницы, которые мои же пальцы прижали к дрожащей венке на шее. Это не было последствием депрессии. Старая сука меня травила! Точно так же, как деда.
Жалость к нему, испуганному, потерянному, решившему, что так приходит старческое слабоумие, сбила меня с ног. Я тяжело осела на ворох фотографий. Бедный дедушка пытался снимать все, что видит, но галлюцинации мешались с правдой, бабка ускользала с фотографий, а белая кошка, будь она хоть сто раз умницей, никак не могла ему помочь.
А старая стерва, наверное, потирала свои сморщенные ручонки, наблюдая, как слабеет дед. Конечно, это она нашла его мертвым. Она ждала этой смерти, она делала все, чтобы ее приблизить. Это она в ней виновата!
Панику сменил гнев, он распирал меня изнутри. Я хотела вскочить, найти эту тропку, ворваться в дом к сумасшедшей соседке и вырвать все ее жалкие космы. Но взгляд упал на фотографию, лежащую у моих ног. И я застыла, как жена Лота, соленая от непролитых слез. Я уже видела этот снимок, одна из его копий лежала в заветной дедовской коробке из-под бритвы.
Пятилетняя мама спускалась с крыльца, красивое платье, ножка в сандалике тянет носок. С края фото к ней тянулась женская рука, только этот снимок был обрезан чуть выше. И на нем можно было разглядеть, что средний палец бабушкиной руки оттягивал тяжелый перстень. Фото было черно-белым, но я точно знала, камень в нем красный, цвета мака, распустившегося зрячей ночью.
Почти не дыша, я начала листать старые фотографии мамы. И теперь я замечала, что почти все они обрезаны чьей-то усердной рукой. Какие-то почти незаметно, какие-то варварски. И на них нет-нет, да мелькала знакомая ладонь, знакомый перстень и даже локоны длинных волос. Почему-то я была уверена, что волосы эти неотличимы от тех, что валялись на полу ванной. Тех, что я отрезала так же яростно, как кто-то кромсал снимки. Снимки моей бабушки.
