Дед на порог не пускал всех этих свидетелей не пойми чего. Он официальной-то церковь избегал, что говорить про весь этот сброд. Но книги были. Лежали передо мной, пестрели обложками, пахли влажной бумагой и дешевой печатью.
Как много узнаешь о человеке, когда он вдруг умирает, не успев подобрать концы той жизни, что есть у всех, — скрытой от остальных. Как крестик, запрятанный между рубашками в шкафчике, как две свечки, оплывшие, почти огарки, аккуратно завернутые в бумажку, на которой уже и не разобрать, что нацарапано слабой рукой. Все это не могло принадлежать моему деду, но принадлежало.
Так что, отыскав среди прочего хлама гипсовый череп с ехидной усмешкой и отломанным рогом, я почти не удивилась, даже отставила его в сторону, этой вещице было не занимать странного, даже жуткого шарма. Уж кто-кто, а он прекрасно вписывался в чертовщину, творящуюся кругом.
Будь рядом Мишка, мы бы, наверное, уже хохотали в голос, строя небывалые предположения, как все это могло оказаться в шкафу. Но Мишка все не приезжал. Я то и дело замирала, прислушиваясь, не заруливает ли ко двору машина. Но двор, да и всю деревню, затопила тишина. Ни голосов, ни шума, ни птичьего пения. День скатывался к вечеру, так и не начавшись толком. Надо было, наверное, бросить все и разыскать почту, чтобы позвонить домой. Но делать этого отчаянно не хотелось, Мишка уже в пути, может, и мама тоже. Чего таскаться по пустынным улицам, когда можно дождаться их здесь, имитируя активную деятельность.
Когда вещи закончились, я осталась с двумя огромными мусорными пакетами и жалкой коробочкой с тем, что заберется домой. Гипсовая голова черта стояла на полке, насмешливо на меня поглядывая. Кошка пару раз подходила ближе, нюхала то одно, то другое, фыркала и чихала, но во двор не шла, а терпеливо ждала, когда я закончу.
Я почти не обращала на нее внимания, но мне было приятно знать, что она рядом. С ней, живой и мягкой, в этом доме становилось чуть спокойнее. Видимо, дед тоже страдал от одиночества, скрывшись тут ото всех, если завел ее. Или нашел. Или позволил поселиться рядом, а может, просто принял ее, как данность. Как решение сил, куда более мудрых, чем он сам.
Разбирая старые вещи, я натыкалась и на знакомые с детства, они, словно привет из далеких времен, ладно ложились в ладони. Старая пузатая юла, Мишкин самолетик, мамино домашнее платье. Я вертела их, нюхала, гладила, и память оживала перед глазами. Мы были здесь чертовски счастливыми. Мы все. Даже мама. Возможно, нигде больше нам не бывало так хорошо. И уж точно не будет впредь.
