Спать больше не хотелось, есть тоже. Дрожащий свет слабых лампочек не сумел разогнать темноту соседней комнаты. Оставалось переждать ночь тут, мучать себя мыслями, листать фотографии из чемоданов на этажерке, гладить кошку, перебирать вещицы, найденные то тут, то там, а потом настанет утро. Можно будет выбраться к людям, найти отделение почты, заказать междугородний звонок и первый раз разрыдаться в трубку, набрав маме.
Я даже знала, что скажу ей. Мама, мамочка моя, мама, я схожу с ума. Я запуталась, я заплутала, я не вижу выхода. Мой разум выдает такие фортели, что нет сил понять, где правда, а где злой умысел сознания, настроенного против себя самого. Что это, мама? Аутоиммунное какое-нибудь? Любимая хромым доктором волчанка, только борется не организм мой, а душа?
Я хочу быть нормальной, хочу видеть только то, что реально существует. Хочу поступать правильно, хочу не пугаться тишины, хочу, чтобы в ней не слышался шепот, доказывающий мне, что все это фарс. Как понять, что реально, мама? Почему ты не научила меня этому? Где ты была, когда я рыдала, видя когтистую лапу, что тянулась из-под моей кровати? Почему мы вместе не забрались туда с фонарем, почему в ту самую первую ночь, которую я и не помню, столько их потом было, ты не доказала мне, что чудищ не бывает?
Понадобилась целая куча времени, но я нашла свой собственный ответ. Чудища живут во мне. Это мои демоны, мои темные попутчики, мой шепот, ожидающий в тишине. И некому бороться с ними, кроме меня самой. Но где отыскать на это силы, мама? Я бесконечно беспомощна и одинока. Первое ласковое слово, первый понимающий взгляд, первое участливое объятие, и я уже была готова отдаться тому, кто посмотрел, выслушал и обнял.
И потом, когда вы поднимали меня на вилах, плюясь обвинениями, исходя на проклятия, когда Мишка прятал от меня глаза, а ты зло щурилась, впиваясь ногтями в мое запястье, почему никто не подумал даже, как я дошла до такой жизни? Почему никто не задал мне этот вопрос? Почему Леня стал жертвой, а я — бездушной сукой, сделавшей все назло?
Мама, мама, мамочка. Когда я собиралась в тот вечер, натягивая самое красивое, самое невесомое белье, я была уверена, что люблю его. И когда вошла в его кабинет последним пациентом в списке записи, и когда достала бутылку рижского и поставила ее на столик. И даже когда потянулась к нему, опрокидывая чашки с кофе и рюмки с коньяком, и когда целовала его, обмирая от восторга. Я правда его любила. Так, как умела.
