Как прошли эти семнадцать лет? Я знала лишь, что бабушку дед встретил в сорок восьмом. Его по направлению прислали в Боброву гору поднимать совхоз. Сказано — сделано. Как познакомились они, как влюбились, как сумели выжить в страшные, тяжелые годы после войны, оба сироты, такие юные, такие одинокие? Почему-то наш словоохотливый дед сразу же мрачнел и замыкался в себе, стоило только спросить об этом. Но любовь эта точно была, ведь ради молодой жены дед и совхоз поднял, и дом выстроил. И дочку они родили, пусть позже, значительно позже.
Мама помнила бабушку плохо, но все-таки могла что-то рассказать. Говорила, что та была очень красива. Высокая, с длинными волосами, которые чуть вились к концам. Почему-то они отпечатались в маминой памяти особенно хорошо. Она хватала ручками завитки и тянула на себя, а бабушка, молодая еще женщина, пережившая и войну, и голод, и разруху, смеялась, брала дочь на руки и кружила по дому.
По этому самому дому. Скользила голыми ступнями по новым еще доскам пола, перебирала в руках посуду, вытирала пыль, рвала во дворе бархатцы и тюльпаны, чтобы в доме всегда были живые цветы. На мгновение мне показалось, что я слышу, как скрипят половицы под ее легким шагом. Как она чуть слышно напевает ту же мелодию, что мурлыкала мама, собирая нас с Мишкой в дорогу. И даже пыльный дух дома вдруг сменился свежестью срезанных пионов.
Я стояла, склонившись над раковиной, по лицу еще текла вода, руки тоже были мокрыми, спина начинала ныть от неудобного положения, но выпрямиться вдруг стало нестерпимо страшно. Казалось, шелохнись я, и образ бабушки, вспыхнувший вдруг, станет реальным. И я правда увижу ее, умершую, когда маме не было и десяти.
Этот страх выпрямиться, обернуться, увидеть собственными глазами, что все, пугающее меня, плод моего же воображения, лишал сил. Так бывало и раньше. Много раз. Когда я вдруг застывала в дверном проходе, уверенная, что из темноты комнаты, в которой мои же руки секунду назад выключили свет, ко мне тянутся чужие, скользкие пальцы, готовые вцепиться и утащить во тьму.
— Это все иллюзия, — уверял Леня. — Твой страх обусловлен тем, что в темноте человеческие чувства, предупреждающие об опасности, практически равны нулю, ты же ничего не видишь, потому и не представляешь, что делать. Тебя пугает не темнота, а неизвестность.
— И что делать с этим? Я могу и час простоять, как вкопанная, пока не отпустит…
— Оставляй включенным радио, например. Легкий звуковой фон тебя расслабит. Попробуй зажечь фонарик и зайти в комнату, откуда вышла. Ты поймешь, что все знакомые предметы на местах, и никаких чудищ. Совершенно никаких.
