Это не назвать избавлением, это пытка перед окончательной смертью.
Следующим был низкий, но плотный и коренастый Безголовый, что так ловко финтит мечом. Умудрился пробить наплечник доспеха, вонзая кончик меча в ключицу на пару сантиметров. С грохотом вминается черная грудина из стали, пуская внутрь мою руку.
- Прости меня, Орвальд.
Отбросил копье Шагама, чтобы едва успеть убрать шею от клинка Умбака, такого незаметного порой, но верного и всегда исполняющего приказы от и до. Мой удар, касание чужой души, еще помнящей, кто я и кто он. Умбак устал, очень устал, и уже с трудом вспомнил мое имя, моля об избавлении.
- Умбак... Прости.
И остался он, великолепный мастер копья, что буквально поет в этих руках, разрывая воздух гудящим свистом ударов. Без других Шагам только сильнее стал, никем не сковываемый в ударах, ни под кого не подстраивающийся. Атаки копья окружили ураганом гибких ударов, взрезая мои доспехи так легко, будто артефакт превратился в бумагу.
Его душу я попросту не могу коснуться, приходится держать дистанцию. Придется бить мощно и наверняка! Ладонь обжигает знакомый Огонь, почему-то ни хрена не греющий сейчас. Тело Шагама горит молча, но душа в алом пламени воет от боли.
Что сказать ему в ответ на такую адскую боль, опять нелепое прости? Его я убиваю худшим из способов, хорошо только, что быстро.
Остались три павших тела и пепел с грудой белых от температуры остатков доспеха. От копья Шагама только кусочек острия, оплавленный, черный от копоти. И этот мерзкий запах горелой глиной плоти нежити... Разве так должен был закончится твой путь, Шагам? Разве так?
Я не позволил себе проронить ни слезинки перед лицом врагов, что так радуются чужой боли. Молча помог Лублу, быстро убивая со спины, так же тихо встал рядом, когда все кончилось, давая перевести дух.
Чувствую, как ноют новые раны, как капает горячая кровь с пальцев, как наполняет сапоги противным ощущением хлюпающей крови под пятками. Саднит рассеченная щека, медленно зарастая.
- Не знаю, где вы взяли эти тела, как заточили души, с кем сотрудничали... Да и плевать мне, - странно, мой голос так спокоен, удивительно. - Хэнъе. Мои предки когда-то пощадили вас. Не стали убивать остатки целого народа, не трогали детей и женщин, часто брали в плен. Ошибка то была или нет, не моя совесть и не мое дело.
Шагнул вперед, чувствуя, как в волосах трещат молнии, предвещая бурю.
- Хочу, чтобы вы знали перед смертью. Я - никого не пощажу. Не прощу. Не сжалюсь. Считайте это клятвой.
