Но если Ганс и не чувствовал никаких сомнений в силе будущего воинства детей-крестоносцев, другое сомнение тяжелым камнем лежало у него на душе и занимало era мысли. Он не сразу решился даже поделиться с другом своим этим тяжелым сомнением.
— Слушай, Николай! — сказал он наконец. — Нас называют невинными, потому что мы еще дети и что нас не допускают еще к исповеди и причащению, как допускали еще в недавнее время[1]. Только невинны ли мы в самом деле? Мать говорит мне часто, что, когда мне придется через четыре года идти на исповедь к отцу Гервасию, ее духовнику, я утомлю даже уши старого человека своими грехами. Невинные ли мы в самом деле, Николай?
Лицо Николая омрачилось, в свою очередь, тяжелою думой. Он долго сидел молча и опустив глаза к земле, как бы обдумывая что-то и мысленно рассуждая с самим собою. Вдруг лицо его прояснилось; он нашел разгадку мучившему его сомнению.
— Да! — сказал он, наконец, — исповедь, одна только исповедь дает, как говорят, полное отпущение всех сотворенных грехов. Ну, что же? Если мы не можем исповедываться перед священником, исповедуемся друг другу, расскажем друг другу чистосердечно все наши грехи, покаемся в них от всей души и вместе помолимся Господу, чтоб он простил их нам и отпустил все наши прегрешения. Тогда-то, как невинные, примемся мы за исполнение святого дела своего.
И долго длился выразительный шепот за кустами. То будущие крестоносцы, перед началом подвига, исповедывали друг другу свои грехи. И слышны были по временам вздохи и явно было глубокое сердечное сокрушение. И долго стояли потом на коленях оба мальчика с сложенными руками, и долго и горячо молились. Помолившись же, они крепко обнялись и горячо поцеловали друг друга. Так заключен был священный союз между ними.
Только соседние кусты могли бы слышать тихую их исповедь, но и они все время тихо шумели своими листьями, как бы не желая проникать в святую, детскую тайну. А солнце, заходящее за вершину горы, прорезывалось косыми лучами через густую листву кустарников и, как бы ласкаясь, озаряло золотыми лучами обоих детей-крестоносцев.
Часа через два, после описанной нами беседы, железные ворота города Кёльна отворились с шумом и скрипом, послышалось конское ржанье и городской табун оказался на площадке за городского стеной. Город Кёльн был большой город, лошадей в нем было очень много, а потому не мудрено, что вместе с большим табуном за городского стеной оказалось около двухсот мальчиков горожан. Ганс, Николай и другие мальчики из предместья, стоявшие до появления табуна у ворот, тоже вскочили на выведенных им горожанами коней. Старший городской конюх проиграл на рожке условный сигнал, мальчики пришпорили ноженками коней, встрепенулись кони и табун мерною скачью двинулся с места к отдаленному городскому лугу.
