Помню одну историю, что рассказал старый дротарь:
— …Значит, так. У нас нотар — еврей, торговец — еврей, староста — еврей, почтальон — еврей, корчмарь — еврей, арендатор — еврей, хозяин — еврей, доктор, адвокат — одни евреи. Сами плодятся, да и чужие приходят. И здорово они нас прижали. Дыхнуть не дают, не то что противиться им! Вот послушайте, что случилось у нас прошлым летом. Да и не с одной семьей такое приключилось. Юро-то Чврлик ведь из-за Зингера на тот свет отправился, помер, упокой, господи, его душу! А жена, дочка? Летом на хозяев жали и нынче — батрачат. А ведь были у них и дом свой и хозяйство.
— А что ж так? Погорели или половодье?..
— То-то и оно, ровно огонь все слизнул, а как дело было — слушайте. В нашей деревне, стало быть, семеро евреев, что с земли живут, и земли у них — пропасть, а ты вот мотайся по белу свету, дома жена с детьми, жилы из себя тяни, — а земли-то у тебя всего — полоска шириной в рукоятку от косы.
— У нас про такое не слыхать. А как же они столько к рукам прибрали? — спросил дед.
— Да у них на это — сотня хитростей!.. На любой случай — своя. Сам корчмарь, а у него — и лавка, а жена — маленькая такая горбунья, ох, уж и злющая! Сын у них — парень лет восемнадцати — девятнадцати. А самому трактирщику — под пятьдесят, и весь он заросший, драный, будто волк.
Четыре года назад случился у нас неурожай. Весной — сушь, потом зарядили дожди — лило как из ведра, и все, чем бог благословил, погибло. Вся деревня причитала, что и зиму-то не продержаться, а что-то будет весной? И потянулись мужики на заработки.
Не уродило и у Зингера. На пятидесяти — шестидесяти моргах лучшей земли, которую за двадцать лет он всеми правдами-неправдами оттягал у крестьян, уродилось всего по три-четыре центнера с моргена, а ведь, бывало, собирал по шести — восьми. Но Зингер что-то задумал. Такой уж он человек! Нешто у него совесть есть, о соседе он думал? Как бы не так, застраховал все на большую сумму и в самый полдень поджег гумно. А чтобы его ни в чем не заподозрили, жена его Рифка дня за два до пожара плакалась соседям, будто приснился ей красный петух, что сидел он на ее доме. «Боже мой, вдруг нас какой злодей подожжет… Ведь и самый хороший человек от врагов не убережется…» Соседки охали, бабки крестились, но Рифкиному сну никто особо-то не поверил — пока не запылало.
В минуту все занялось: гумно, хлева, крыша дома, — однако было оно застраховано. Из-за сильного жара подойти к пожарищу нельзя, вот гумно и сгорело дотла. Погорел и нижний сосед, Юро Чврлик: и деревянный домишко сгорел у него, и гумно, и хлев, даже закут для свиньи.
