— В мать пойдет, — злобно шептали вслед.
Старуха Цедилкова к наветам тем все больше прислушивалась, разговоры с Зузкой заводила про девичью честь и вроде бы охладела к ней душой.
А всего больше соседок злило, если видали они Зузку с Самко, сыном старосты.
Да и Штефан сам не раз их видел, ох и краснел он тогда и злился. Готов был убить Зузку! Особливо после масленой, когда на гулянье соседка Мургашова подтолкнула его, указывая: «Глянь, Штефко, что я говорила? Вот она какая. На тебя, хоть вы из одного дома, и не смотрит. Пригласи на танец лучше мою Аничку».
А Штефко ни-ни, не стал он Аничку звать.
До полуночи просидел он, не танцевал, а потом подхватил кафтан, шапку и, ни слова не говоря, вышел вместе со всеми прогуляться.
Когда вернулся Штефан домой, старая Цедилкова проснулась, а уж после, как рассказал он ей, что видел своими глазами, как себя Зузка весь вечер держала, так и вовсе уснуть не смогла. Все втолковывала внуку и так и этак, что на ней свет клином не сошелся, эвон сколько девиц вокруг и получше.
— Да я что, конечно много.
Стыдился он бабке открыться, да и перед собой хорохорился, мол, ерунда это, но только пуще себя растравил и долго не мог заснуть.
Внушал себе, что другую найдет, но из головы никак не шло, что лучше Зузки никого не будет.
Злился он на Зузку, стоило ему подумать, какая она пригожая и приветливая, и к нему ласковая, и работа в руках у нее горит. Прежде вроде и не замечал он за ней ничего такого, за что мог бы невзлюбить ее. Глупые бабьи сплетни, заключил он о том, что слыхал.
А теперь вот Зузка, милая, славная Зузка достанется другому! Чего только он не передумал тогда!
«Вот кабы она, к примеру, вдруг подурнела, и тот бы ее не захотел… а я? Дурнушку-то… нет, и мне не надо… да еще после того, что видел… Не-е…» — маялся Штефан, зарываясь в подушку головой.
«Что делать? Отомстить? Нет, ее этим не заполучить, а тот меня убьет… Пускай уж ему достанется… Да что же это я!.. А если сказать ей, что люблю? Не люблю, нет, не люблю, ведь я все видел… А зачем пошел следом, зачем подсматривал? Не знал бы, не мучался так… А если сказать ему, что давно уж мила мне Зузка?
Нет, такой не отступится. Ну а тебе-то, Штефан, нужна такая, что с другим целовалась? А… Нет, нет, нет! А может… Отчего я сам не признался? Сам и виноват. И еще больше бабушка! Отчего не надоумила меня, у нее самой не спросила? Выходит, и она виновата. Нет. Один я во всем виноват. Все откладывал на потом, вот и дождался. Эх, Самко!» — бормотал как в бреду, чуть не плача.
