С годами убывали их силы. А они, ощущая это и словно стремясь отдалить близящийся конец, напрягались из последнего, упорно трудились до конца дней своих.
В трудах каждодневных они забыли отпраздновать серебряную свадьбу, годовщину своего супружества, наполненного трудом и заботами и все же безмятежного, даже счастливого. И не будь нас, «их детей», они бы и золотую свадьбу не собрались отметить, вспомнить свой беззаветный труд, соединивший их столь крепко в совместной жизни единственно для блага «их детей», горячо любимых внучат. Заботясь о нашем благе, они лишали себя отдыха, отказывали себе во всем. И только работа, работа была их уделом!
Не было для них большей радости, чем наш приезд, когда они прижимали нас к груди, плача от радости.
А самой большой печалью было прощание, когда они, перекрестив нас, провожали — кого на военную службу, кого учиться.
Но они не опускали рук, не падали духом.
Правда, наступила пора, когда силы их ослабели, и, чуя, что конец близок, дедушка понял, что одним лишь каторжном трудом не много наживешь для нас, и тут в его памяти стали оживать народные легенды о заколдованных замках, о кладах Яношика; и мы с ним один довольно большой холм далеко в горах перековыряли с вершины до подножья, не одну ночь просидели у скал, дожидаясь, когда покажется пламя над местом, где зарыты монеты. Мы нашли лишь старую подкову и больше никаких знаков. Потом, когда ноги отказывались ему служить, дедушка угомонился, перестал ходить по крутым склонам и все чаще принужден был оставаться дома.
— Хотел я напоследок оставить вам, дети мои, память о себе, — говаривал он, порицая слабых духом или ленивых героев легенд, которые не шли на поиски кладов, даже когда слышали «зов».
Вскоре он стал быстро уставать и от легкой работы — задыхался. Мы-то давно пытались отговорить его от работы, но он до самого последнего мгновения, пока не пришла смерть, не мог просто наблюдать, как другие работают, и не взяться за работу — по силам она была ему или нет.
Полтора года сопротивлялся он смерти, и когда мы хотели позвать к нему доктора, он заплакал — дескать, на что ему доктор, он же не болен. Уходя в поле, мы поневоле выдумывали всякое, чтоб он остался «за домом присмотреть, как бы не обокрали нас, не подожгли» и что-нибудь в этом же роде.
— Мы и без тебя управимся, останься дома, ради бога, — упрашивала его бабушка, потому что вечером очень трудно было добираться с ним домой.
Думаете, он оставался?
