План операции необходимо было составить так, чтобы у фашистов не возникло ни малейшего подозрения. Мы понимали, что, уничтожив палача, шансов уйти самим не имеем. Где-то вблизи резиденции наши друзья, они постараются в нужную минуту прийти на помощь, но…
Мы старались предвидеть все случайности, весь ход событий. Составили план нашей беседы с Кохом, предугадывая все те вопросы, которые могли его интересовать, и тут же давали на них ответы.
Под диктовку Николая Ивановича заявление на имя Коха мне пришлось переписывать несколько раз. Прочитав его снова и снова, мы находили его недостаточно убедительным. Придирались к каждому слову, букве.
Кончалась тревожная ночь, оставалось решить вопрос с оружием. Выстрел из пистолета «вальтер» давался мне с трудом, а там дорога каждая секунда. Да и как пронести «вальтер»? В сумке, но ее могли оставить в бюро пропусков.
К рассвету приняли окончательное решение: вручая Коху заявление, я отвлекаю его внимание и тем самым даю возможность Николаю Ивановичу вынуть пистолет.
Наступило утро 31 мая. Разговор перешел на другие темы. Мы с Николаем Ивановичем занялись своими туалетами. Посыпались шутки друзей, кто-то бросил реплику по поводу коммерческих способностей Коли Гнидюка. Ему было поручено купить или одолжить фаэтон в городе и в качестве извозчика сопровождать нас. Расчет был простой: при виде сидящего в фаэтоне офицера с девушкой и знакомого им дрессировщика фашисты откроют ворота и мы свободно окажемся на территории особняка.
Утром к дому подкатил фаэтон. В ящик под передним сиденьем были положены гранаты, автоматы. На козлах восседал наш Коля Гнидюк. Рядом с Николаем Ивановичем, в начищенном мундире и со сверкающими регалиями, я — в черном платье, знак траура по отцу. По пути к нам подсаживается Шмидт со своей дрессированной овчаркой, «которая чувствует партизан на далеком расстоянии»; она спокойно уселась у наших ног.
Приближаясь к резиденции, видим наших друзей; за внешним спокойствием — огромная напряженность. Каждый из нас только взглядом говорил друг другу: «Все хорошо, не волнуйся».
Первая неожиданность нас уже подстерегала. Не подействовал на фашистов ни уверенный, надменный офицер, ни хорошо знакомый им дрессировщик, — ворота они нам не открыли. Стоянка у здания рейхскомиссариата была запрещена.
Обращаясь к Гнидюку, Николай Иванович по-немецки дал команду уезжать, а сам с обер-ефрейтором направился в бюро пропусков.
На вопрос Шмидта — готовы ли документы для обер-лейтенанта Зиберта и фрейлейн, эсэсовец, знавший дрессировщика, протянул пропуска.
