— Ты могла бы подарить ее бабушке. Она так любила твоего отца.
— Я не разделяла ее чувств к моему отцу. — Она небрежно пожала плечами. — Моя кровная связь с Иштваном ничего не значила для меня. И я причинила бы боль папе, если бы подарила ей эту серьгу, когда он и так чувствовал себя второй скрипкой.
Жизелла нахмурилась.
— Почему ты никогда не рассказывала мне об этом? Мы с Рози несколько лет ищем эту серьгу.
— Я думала, вы уже утратили интерес. Я не знала, что вы все еще ищете ее, пока ты не вернулась на прошлой неделе с аукциона такой разозленной. И мне показалось неразумным признаваться в том, что я могла купить ее десять лет назад. Тогда с тобой невозможно бы стало жить.
Это не было игрой, рассчитанной на него. Жизелла была искренне ошеломлена и огорчена небрежным отношением матери к тому, что так много значило для нее.
— И когда серьга была продана Гаррисонам? После твоего рождения? Или…
Ее мать снова вздохнула.
— Подумай о нашем положении, Жизелла. Твоя бабушка была в отчаянии, когда вышла замуж за папу. Она чувствовала себя предательницей, связавшись с другим мужчиной. Конечно, она изложила романтическую версию о том, как они с папой обосновались здесь.
— Значит, она лгала. Вы все лгали нам.
— Ты была еще ребенком, Жизелла.
— И ты по-прежнему считаешь меня ребенком, если скрываешь такие вещи от меня!
— Твоя бабушка очень чувствительна в этом вопросе. Я не видела необходимости излагать факты, которые противоречили ее версии. В этом не было нужды. А сейчас мне пора вернуться к работе. Придете поужинать у меня на этой неделе?
— Если ты захочешь, — пробурчала Жизелла, чмокнув мать в щеку.
— Передай привет своему отцу.
— Обязательно, — пообещала Жизелла, и они откланялись.
Жизелла все еще находилась в ярости, когда они входили в пентхаус одного из самых престижных небоскребов на Манхэттене. Как и дом Кейна в Сан-Франциско, он был отделан в чисто мужском стиле и мог похвастать видом, ради которого можно было умереть.
Но она почти не замечала ничего, испытывая облегчение оттого, что уехала от матери, потому что все еще отчаянно злилась на нее. Кроме того, она волновалась, оставшись наедине с Кейном. Когда швейцар поставил на пол ее чемоданы и удалился, закрыв за собой дверь, ее сердце замерло от напряжения.
— Ну, я готова все выслушать, — пробормотала она, когда Кейн наливал им аперитив.
— Я уже говорил вам, что никогда не злорадствую.
— И тем не менее вы должны испытывать радость оттого, что были правы.
