Мотылек бежал в школу через холм и запыхался. Влетел в класс и рухнул на свою парту. Успел — урок еще не начался. Краем глаза заметил знакомое облако рыжих волос у окна, внутри живота что-то привычно дрогнуло. И, как всегда, подумалось, что сначала он сам вырвется отсюда, а потом, через несколько лет, вернется — выросший, возмужавший — и увезет ее с Острова. Навсегда.
— Не, в училище не хочу. Зачем? — Люба сидела на подоконнике рядом с большим синим глобусом и кокетливо вертела его пальчиком; коричневое платьице открывало круглые коленки и упругие бедрышки, обтянутые эластичными колготками со сложным рисунком. Этот рисунок внимательно изучали, словно запоминая наизусть, два рослых восьмиклассника, стоявших рядом.
Тряхнула упругими кольцами кудрей:
— Я лучше здесь останусь. У меня обе сестры в психушке санитарками. Одна уже старшей стала. Говорит: ве-есело там… — она улыбнулась чему-то, что было известно ей одной.
Родители Любы, давая имена дочерям, не были оригинальны: старших девочек звали Вера и Надежда. Закончив восьмилетку, они остались на Острове.
— А я в девятый класс хочу, — сообщил один из Любиных собеседников, оторвав на миг глаза от узорчатых колготок. — Меня отец обещал летом в Казань послать, к родственникам. Я там дальше учиться буду.
— А смысл? — Люба закинула ногу на ногу, открывая взгляду исследователей еще несколько квадратных сантиметров сложного рисунка. — Мой папа столько получает, сколько в твоей Казани многим и не снилось.
Отец Любы уже много лет был главным санитаром и заслуженным работником психушки. Старших санитаров было несколько, а главный — один.
— Что, больше преподавателя в университете? Больше профессора? — не поверил второй восьмиклассник.
— Про профессора не скажу, но уж побольше нашей Липучки точно, — ехидно сообщила девушка. И уточнила громким шепотом: — Ровно в пять с половиной раз.
Младшие дети, не допущенные к разговору взрослых, но внимательно за ним следившие, ошарашенно переглянулись и зашептались. Распахнулась дверь. В класс мелким, семенящим шагом вошла Липа Ивановна, по-простому — Липучка, поправляя на ходу выбившиеся из пучка жидкие волосы. Как женщина она была некрасива и нелюбима. Дети это знали.
— Аполлонова, не задирай юбку, — вместо приветствия устало скомандовала она.
Люба плавно опустила ноги в блестящих туфельках на пол и не спеша процокала на заднюю парту. Восьмиклассники проследовали за ней. В животе у Мотылька опять что-то дрогнуло. Люба была тем единственным, что как-то примиряло его с Островом — хоть немного, хоть иногда. И тем единственным, что он хотел бы забрать отсюда.
