Александр К. (житель Припяти): «…Нельзя было вывозить магнитофоны, телевизоры, но на свалке я что-то ни одного магнитофона не видел. Зато взломанных квартир сколько угодно. В озлоблении люди выбрасывали стиральные машины, телевизоры, магнитофоны прямо из окон. У меня был японский магнитофон. Спрятал я его под вещами. Но разрыли, нашли. Хотели забрать, а я не дал — трахнул его об землю и заплакал. А дозиметрист закричал на меня: «Что ты сделал, кретин?» Не выдержал я тут и сказал им все, что думаю. Вступились люди…»
Л. Я. Труппе: «Вот она — граница Зоны. Шоссе упирается в шлагбаум, справа и слева «колючка», за ней распаханные поля. Пока оформляются очередные документы, осматриваю окрестности. Много машин, много усталых снующих людей. Между зданиями — асфальтированные дорожки, провода, остатки труб — нет ничего постояннее, чем времянки: здесь обустраиваются основательно, не считаясь со средствами. На всем налет фронтовой сосредоточенности, отрешенности и пренебрежения к мелочам. Тут же импровизированная автозаправка, пункт обмена одежды, гараж, столовая, медпункт, продуктово-промтоварный ларек. Изредка в Зону проезжают суровые БМП — боевые машины пехоты.
Наконец мы получили черные халаты и белые шапочки, марлевые респираторы-лепестки. Но колонна ушла без нас — водитель куда-то исчез. Достаю коробку «Коровки», которую купил на завтрак в Стеблах, — полдничаем.
Приехали диспетчеры, рабочий день которых уже закончился — на часах восемнадцать, чтобы уладить недоразумение: кто-то оказался без машины, хотя и заплатил за нее… Наконец после долгих просьб пропустили оставшиеся три машины.
Приехали в Припять. На сборы нам отвели сорок минут…»
Ждала этого «возвращения» и я. Темный (электричество отключено) пустой город казался незнакомым. В человеческий рост вымахавшая трава шептала одной ей известную правду. На детской площадке в песочнице по-прежнему валялись игрушки. С одного из балконов свисал огромный ковер. Ветер перекатывал обрывки бумаги, шевелил разбросанное по земле тряпье. Под окнами домов — груды разбитой мебели вперемешку с детскими колготками, покрывальцами, подушечками… На подоконниках — цветочные горшки с жалкими высохшими стеблями; кукла в выгоревшем на солнце платье тянет пластмассовые ручонки к изломанным ветвям голых деревьев; на одном из стекол — радостно улыбающийся Дед Мороз, нарисованный маленьким художником и ознаменовавший начало нового — 1986 года… Мои глаза избегали только одних окон… тех, за которыми была комната моей дочери.
